Адельберт Шамиссо - Путешествие вокруг света Страница 8

Поскольку я только что рассказал о том, как мне довелось на родине Шекспира видеть пьесу Коцебу в исполнении первоклассных артистов, игравших в ней роли лучше, чем роли своих национальных героев, то сразу же засвидетельствую, чтобы больше не возвращаться к этому, что те, кто подходит к искусству не формально, считают Коцебу писателем мирового масштаба. Как часто в различных уголках мира — на Ваху [Оаху], Гуахаме [Гуаме] и т. д., учитывая мой скромный вклад в начинания его сына, мне пытались польстить, воздавая хвалу великому человеку, с тем чтобы и меня коснулся краешек мантии его славы. Повсюду вокруг нас звучало его имя, американские газеты сообщали, что премьера пьесы Коцебу под названием «Неизвестный» прошла с огромным успехом. Во всех библиотеках на Алеутских островах, насколько я мог выяснить, имелся том произведений Коцебу в переводе на русский язык. Правитель Манилы, воздавая хвалу Музе, вручил сыну драматурга подарок для передачи отцу — самый лучший кофе. На мысе Доброй Надежды берлинский естествоиспытатель Мундт, зная, что я нахожусь на борту «Рюрика», и ожидая меня, получил известие о прибытии корабля от матроса, сообщившего ему, что капитан этого судна носит ту же фамилию, что и драматург. Об «Аларкосе», «Ионе»{57} и об их авторах на таком же удалении от дома не слышал ничего.

Американские купцы, которым доступно любое омываемое морем побережье, но над которыми еще не взошло солнце романтической поэзии,— это странствующие апостолы славы Коцебу; он служит пригодным для них суррогатом поэзии. Практика показывает, что у них есть преимущество, которого лишены многие более достойные; поможет ли кобыле Роланда{58} то, что она столь несравненна и безупречна, если ее уже, к сожалению, давно нет в живых?

Как правило, мы сталкивались с широко распространенным мнением, будто великий писатель уже умер. И это естественно. Кто станет искать Гомера, Вольтера, Дон Кихота и других великих, чьи имена он привык чтить с детства, среди живых? Но сообщения о смерти Коцебу проникли на Ваху, как и в другие места, из американских газет. Эти обеспокоившие меня слухи дошли и до капитана, считавшего, что они относятся к смерти его брата, геройски павшего в походе 1813 года. Из дальнейших страниц этой книги будет видно, что в Европе нас вполне могли считать потерявшимися или погибшими, поскольку нам не удалось на Камчатке воспользоваться почтой, и что у отца нашего капитана было веское основание оплакивать своего сына. Наконец «Рюрик» неожиданно, опережая все возможные сообщения о нем, возвращается, Отто Евстафьевич спешит представить отцу свою молодую супругу — и находит его на смертном одре истекающим кровью!

После этого весьма пространного отступления я снова возвращаюсь в Плимут к моменту, предшествующему нашему отъезду.

Время, которое мы не всегда использовали разумно, прошло очень быстро. Каждый из нас пополнил и усовершенствовал необходимое ему оснащение; мы не были связаны друг с другом, нас ничто не объединяло; каждый заботился о себе сам; многое можно было бы сделать лучше и быстрее, если бы мы все дела обсуждали сообща и выполняли планомерно. Мои наблюдения во время двух обедов, на которые мы с капитаном были приглашены, не принесли ничего нового. О нравах англичан, скорее внушавших почтение, нежели привлекавших своим радушием, можно прочитать во всех книгах. Я отведал там вина из крыжовника, известного по роману «Векфильдский священник»{59}, и нашел, что оно похоже на шампанское, только слаще на вкус. Я наблюдал англичан, когда они пили вино на зеленом ковре, после того как со стола было уже убрано: серьезные, невозмутимые, скупые на слова. Они по очереди кланялись друг другу в знак уважения или благорасположения. Вообще англичане смеялись, лишь когда я пытался разговаривать по-английски; это не раз, к моему удовольствию, веселило их. Позже, во время плавания, я научил английскому языку моего друга Хориса. Он вознаградил меня за мои усилия тем, что в дальнейшем был переводчиком при моих встречах с англичанами. Непонятно только, когда он в дополнение к полученным от меня знаниям овладел и произношением. В общем, я нашел англичан вежливыми, готовыми к услугам. Я посетил морской госпиталь, после чего могу засвидетельствовать, что описанное в книгах — богатство, чистота и красота подобных английских заведений, царящий там порядок — слишком далеко от того, что видишь в действительности.

22 сентября «Рюрик» был готов к отплытию. Обсерваторию, размещенную неподалеку, в палатке на пустынном полуострове Маунт-Бэттен, снова погрузили на корабль. Разобрали и парную баню для офицеров и матросов, находившуюся в палатке рядом с обсерваторией. В Плимуте я познакомился с русской баней и привык к ней.

На следующий день нам предстояло поднять якорь, а письма от родных и близких и денежные переводы — небольшой капитал, который я хотел взять в дорогу,— все еще лежали в русском посольстве в Лондоне, куда я просил их направлять. Меры, предпринятые мной для их пересылки на мое имя в Плимут, не дали результатов. Позже я узнал, что через посольства редко что-либо доставляется своевременно, и больше уже к этому способу не прибегал. Получение корреспонденции до востребования удобно в решении многих, но не всех дел. Тогда я сожалел, что капитан не осуществил своего плана и не высадил меня в Дувре или в любом другом пункте английского побережья, откуда через Дувр можно было добраться до Плимута. Лишь после того как мы дважды выходили из этой гавани и оба раза буря вынуждала нас возвращаться, я наконец получил свои письма. Бури периода равноденствия сжалились надо мной, над моими горестями и тревогами.

В далеком путешествии надлежит проявлять особую заботу не только о здоровье людей, свежей пище и т. п., но и о развлечениях, ибо нет ничего убийственнее скуки. Для сопровождения матросского хора были взяты инструменты янычарского оркестра; у нашего бенгальского повара была скрипка. Однако капитану хотелось, чтобы музыки было еще больше. Иван Иванович играл на рояле, и для него решили раздобыть цимбалы или другой инструмент, для которого найдется подходящее помещение. За это дело весьма ревностно взялся Мартын Петрович. В последний день он явился на корабль и с воодушевлением сообщил, что нашел превосходный орган и что размеры позволяют установить его у основания грот-мачты. За инструмент надо уплатить 21 фунт стерлингов. Нельзя стоять в стороне, когда большинство принимает какое-то решение сообща. Предложение было одобрено, и за три фунта я стал таким же ревнителем благородного музыкального искусства, как и остальные. Капитан вместе с Мартыном Петровичем съехал на берег в магазин, чтобы купить инструмент. Вскоре он был доставлен на борт. Для сборки и установки органа прибыл рабочий. Наши офицеры молча, но с удивлением, смешанным с возмущением, наблюдали, как устанавливали большой механизм — церковный орган, перекрывший все люки и лазы в нижнее помещение. Отто Евстафьевич, вернувшись на корабль вскоре после того, как дело было сделано, пришел в ужас и хотел распечь вахтенного офицера за то, что тот допустил подобное. Но ведь капитан сам отдал приказ. Поэтому ему ничего не оставалось, как распорядиться, чтобы в течение получаса орган либо вернули на берег, либо выбросили за борт. Было выбрано первое. Как согрешили, так и воздастся. Меня — отнюдь не любителя музыки — утешает то, что в эту принадлежащую нам в Англии собственность я вложил не одну, а две доли, так как выкупил долю Мартына Петровича, когда он покинул нас на Камчатке.