Илья Стогoв - Мертвые могут танцевать: Путеводитель на конец света Страница 8

4

Киев – город в стиле «Vоплi Viдоплясова». Полная противоположность Петербургу. Мой город сер, уныл, гранитен, неприспособлен для жизни. Киев – веселый, южный, почти средиземноморский. Улыбаются грудастые девушки. Если бы не их акцент, киевлянки были бы безупречны.

С залитой солнцем киевской улочки мы вошли внутрь самого древнего русского монастыря. Снаружи, за стеной, остался бесконечный киевский карнавал. В Лавре висела тишина. Подгибая коленки, мы прошагали вниз по склону холма. Экскурсоводом была ненакрашенная тонкогубая православная женщина в платочке.

– Готовы? – спросила она. – Прошу мужчин снять головные уборы. Сюда, пожалуйста.

Голос у экскурсоводки был такой же тихий и бесцветный, как всё вокруг. Мы вошли в двери небольшой часовни.

– Здесь вы можете взять свечи. Они освященные. Прежде чем мы спустимся в лаврские пещеры, я должна рассказать, что ждет каждого из вас после смерти.

На стене часовни висело громадное живописное полотно. Как я понял, это было что-то вроде карты загробного мира. На полотне мохнатые черти вилами рвали кожу на боках грешников.

– На девятый день после того, как вы умрете, душа попадает вот сюда… На этом уровне мытарств воздушных вы поймете, что…

Бесцветным монотонным голосом женщина рассказывала: здесь, в Лавре, есть особое помещение, в котором батюшки изгоняют бесов из женщин. Священник читает молитву, а женщины на коленях ползут к нему через длинный зал. Бесы рвутся и мечутся. Женщин бросает из конца в конец помещения. От криков изгоняемой нечисти закладывает уши.

Яркое киевское солнце показалось мне тусклым изнутри этой часовни. Я видел самые известные монастыри мира, но такого, как здесь, не видал никогда. Здесь, в Лавре, монастырь пах не радостью, а могилой. Здесь люди вели суровую жизнь, и эта жизнь могла запросто закончиться непоправимой смертью.

– А теперь давайте осмотрим сами пещеры.

Присмиревшие экскурсанты начали по одному протискиваться в узкую дверь. Вниз, к пещерам, вел тесный лаз. Он был настолько узкий, что левым плечом я касался одной стены, а правым – другой. Где-то в другом мире по-прежнему играла танцевальная музыка и смеялись веселые киевлянки. А я полз по направлению к древним могилам, и мне было страшно. Допотопные монахи спускались в эту могилу и никогда в жизни больше не видели света, но они делали это добровольно, это был их выбор, а я хотел не ползти по направлению к могилам, а жить, и еще я хотел понять: зачем эти допотопные люди сами закапывали себя в этих жутких подземельях?

Я не очень представлял, сколько времени займет спуск. Я надеялся, что вот сейчас, за поворотом, мы окажемся на месте. Но лаз все не кончался. На каком-то из поворотов я сдуру оглянулся. Сзади меня, плотно натрамбовалось несколько сотен экскурсантов со свечами в руках.

Дошло до меня моментально. Если я передумаю и захочу вернуться наверх, то просто не смогу этого сделать. Более жуткого приступа клаустрофобии прежде я не испытывал.

5

Как-то я был в Италии и там ездил посмотреть на древний, давно не обитаемый монастырь Монте-Кассино. Он лежит на вершине зеленого-зеленого холма. Карабкаться на вершину нужно приблизительно полчаса. По сторонам дороги там росли настоящие оливки. Рядом со мной шло еще несколько людей. Иногда мы смотрели друг на друга и улыбались.

Я видел самые знаменитые монастыри планеты и могу сказать: все они лежат на вершинах холмов. Запыхавшийся, ты наконец добираешься до вершины, и улыбающиеся монахи протягивают тебе стакан холодной воды.

И только в моей собственной стране дорога на небеса проложена под землей. Под зеленым лаврским холмом расположено гигантское средневековое кладбище. Здесь похоронены все, о ком вы вспоминаете, когда слышите слова «Киевская Русь», – от Нестора-летописца до Ильи Муромца. Здесь, под землей, они жили, здесь похоронены, здесь и лежат уже тысячу лет.

Взмокший, с расширенными зрачками, ты, пригибаясь, крошечными шажочками двигаешься вперед, а по сторонам, в стеклянных футлярах лежат мертвые люди. И могучую веру дедов ты начинаешь понимать не мозгом, а ежащейся в истерике кожей. Обжигаясь о догоревшую свечу, ты долго ползешь по темным, узким, беспросветным подземным коридорам, сгибаешься все ниже, ползешь все глубже – а там, в самом конце, нет ничего, кроме древних костей… Очень похожих на твои собственные…

И вот я думаю: почему наша вера так темна? Почему из всех смыслов жизни русские всегда выбирают смерть? Воистину, ты для меня странна, моя собственная страна…

Часть вторая

… and i still haven’t found, what i looking for

Каракорум, бывшая столица мира

1

В Петербурге у меня был приятель, чиновник из Смольного. Он курировал молодежь: был не дурак выпить, дружил с рок-н-ролльными музыкантами и при каждой встрече ныл, чтобы я спродюсировал ему татуировку на плечо. Иметь татуировку ему хотелось, а платить за нее – нет.

Я был знаком с парочкой тату-мастеров. Мне не хотелось во все это ввязываться и лишний раз кого-то просить, но в конце концов я позвонил-таки в тату-салон. Мастер сказал, что сегодня не занят, мы можем подъехать. Смольнинский приятель воодушевился, по селектору вызвал гараж, заказал «Волгу» с мигалкой, и мы поехали.

Мастерская располагалась на набережной канала Грибоедова, неподалеку от Гороховой. Тату-умелец усадил приятеля в кресло. Делать татуировку – долгая история. Пару раз я выходил на лестницу покурить. Потом сказал, что схожу прогуляюсь.

Мне хотелось выпить кружку пива, но в том районе выпить кружку пива было негде. Горбатые мостики, узкие улочки. Народу – никого. Когда-то здесь жили герои Достоевского, но мертв Достоевский и разбежались из района его герои. Вечером набережные канала темны и пусты. Выпить кружку пива здесь было негде.

Уйдя за три квартала от тату-мастерской, я обнаружил булочную, в которой имелся отдельчик с разливным пивом. В те годы это было возможно: обычная булочная, справа лежат булки и дремлет кассирша, а слева наливают пиво и стоят три дребезжащих столика. Я сел.

С собой у меня была толстая книжка. Это было прекрасно: пить холодное пиво, читать книжку и знать, что времени хватит выпить еще одну кружечку, но на две уже точно не хватит, так что можно и не спешить.

Кроме меня, в булочной сидел всего один клиент: пожилой неопрятный дед в таком дореволюционном пальто с бобровым воротником. Приятного вечера не вышло: стоило мне купить свое пиво, и дед тут же подсел поближе, стал лезть с разговорами и мешать читать.

Сперва я пытался быть вежливым. Потом пробовал демонстративно не слушать. Потом думал даже уйти, поискать другую булочную с пивом. Дед не отставал, бубнил, портил мне жизнь.