Эрнст Клиппель - Под маской араба Страница 8

Рассвирепевшему арабу с трудом удалось нагнать беглянку и отнять у нее свое достояние.

До заката оставался какой-нибудь час, когда копейщики, следовавшие в хвосте каравана, заехали вперед и вызвали на состязание переднюю группу всадников. Один ряд выстроился против другого. Держась в стороне, я не мог не восхищаться той неподражаемой ловкостью, с какой они владели своими пиками, длиной чуть не по шести метров, метко отражая удары противников.

Своим исконным оружием эти дети пустыни действовали совсем не так, как это принято у наших кавалеристов. Зажатый кулак занимает положение как раз обратное тому, какое принято у нас, рука высоко поднята в воздухе. Древку пики, легкому как перышко, мало-помалу придается вращательное движение, причем мускулы верхней части руки играют здесь главную роль. При помощи таких еле уловимых движений бедуины старались скинуть друг у друга коффиджи. Каким-то прямо непостижимым образом, несмотря на всю резкость движений с той и с другой стороны, никто из состязавшихся не получил сколько-нибудь серьезных ранений, хотя наконечник у этих копий, похожий на кинжал, очень остер. Турнир продолжался около получаса, после чего бедуины живо нагнали караван, и люди снова заняли свои обычные места.

Вскоре после захода солнца караван достиг расположенного среди пустыни колодца эль-Джофр. Наездники заставили верблюдов стать на колени, а копьеносцы воткнули свое оружие в землю, повернув его вниз острыми железными наконечниками. Быстро набрали верблюжьего помета, разложили костер, сварили рис и принялись за трапезу.

Быстро поглощалось всеми это незатейливое блюдо, обильно поливаемое верблюжьим маслом. Насытившись, сотрапезник торжественно рыгал, утирал рот и бороду длинным кончиком рубашки или одной из косичек и вновь взбирался на своего верблюда. Тепловатая илистая вода кишела самыми разнообразными представителями животного царства, но мои спутники пили ее с видимым наслаждением. Что касается меня, то я предпочел ту коричневую настойку, которая еще сохранилась в мехах. Здесь мы отдохнули, проспав целых пять часов.

Восход солнца внес некоторое оживление в безмолвные ряды погонщиков. Шедшие в голове каравана затянули свою боевую песню, а позади я услышал разговор, что не худо было бы устроить сабельный бой.

— Слезай-ка, египтянин, слезай: покажи, каков ты в бою! — крикнул мне один из бедуинов.

— Встречу со мной, — отвечал я, — отложим до завтра а сегодня я посмотрю, как состязаетесь вы.

Вот выстроились два ряда, по восемь человек в каждом. Кривые сабли засверкали в воздухе с такой быстротой и силой, что ежеминутно казалось неизбежным серьезное ранение то одного, то другого из состязавшихся. Один-два тура, и вот уже окончено это воинское упражнение, оружие всунуто в ножны. Люди бросаются на верблюдов и быстрой рысью догоняют караван.

Дело было около полудня, когда среди пустыни я приметил черное пятно палатки. Бедуин разбивает ее где попало, лишь бы только можно было вбить кол в землю и устроить какое-нибудь убежище жене и грудному ребенку от палящих лучей солнца и ночной прохлады, да была бы поблизости вода и пастбище. Скоро нас приветствовал резвый лай тощих бедуинских собак, погнавшихся за караваном. Мы начали пересекать обширную равнину, где жизнь кипела, словно в муравейнике. Сотни верблюдов, коз и овец паслись здесь, разыскивая повсюду скудный подножный корм, сохранившийся еще от последних зимних дождей. Молодым верблюдам-сосункам приходилось, видимо, плохо: не видно было их обычных уморительных прыжков, и с жалобным видом толпились они вокруг маток. Но молочные верблюдицы их отгоняли, так как пастухи поставили им деревянные зажимы на вымя: в это засушливое время года приходилось дрожать над каждой каплей молока.

По ту сторону долины виднелся другой ряд шатров. Это были бедуины Руала, которые из года в год кочевали по этой части северо-аравийского плоскогорья. Понемногу затих надоедливый лай, преследовавший нас на значительном протяжении, и собаки убрались восвояси к своим шатрам и стадам.

Около трех часов ехали мы по каменистой пустыне, где все сверкало под палящими лучами солнца, как вдруг авангард наш приостановился. Через несколько минут движение возобновилось, но на этот раз караван пошел быстрой рысью, направляясь к одной из соседних дюн. Похоже было на то, что караван искал прикрытия. За дюной мы остановились и слезли с седел. От одного из людей, шедших во главе каравана, я узнал, что наш предводитель заметил группу подозрительных субъектов, шедших пешком и ведших в поводу своих дромадеров. Можно было предполагать, что это была шайка, возвращавшаяся после разу (набега). Мы могли бы для них стать желанной добычей. Лишь после того, как наш начальник удостоверился, что предполагаемая шайка разбойников исчезла в южном направлении, обогнули мы дюну, за которой стояли, и окольным путем вновь выехали на прежнюю тропу.

В оазисах

Снова забрезжил день, — то был пятый по счету с тех пор, как мы покинули Маан. Еще до захода солнца мы должны были достигнуть Кафа, одного из самых значительных оазисов на севере Аравии. Как ни вымотали мне душу всевозможные лишения, испытанные в пути, жар, пыль, скудная пища, недосыпание по ночам, — все как-то сразу забывалось при радостной мысли о близком конце и этого перехода. Уже со вчерашнего дня зуд в затылке стал сильно донимать меня; сегодня же зуд стал совершенно нестерпимым. Я не мог удержаться и то и дело с ожесточением скреб себе затылок. Ехавший сзади меня наездник, не говоря ни слова, решил мне помочь: он вскарабкался ко мне на седло, уселся позади и принялся за охоту… Потом, как ни в чем не бывало, он ловко соскользнул с моей «Любимицы».

Было уже за полдень, вдали показались горные массивы. Каменистая почва сменилась зыбучими песками. Местами песок сверкал белизной, нестерпимой для глаз. Потянулись солончаки. Тропа спустилась вниз, в широкую равнину, и перед нами открылась заманчивая картина оазиса с его темно-зелеными пальмами. Скорчившись в седле, я смочил руки и ноги тем коричневым месивом, которое оставалось в мехах для воды, потом натянул свои красные сапоги бедуинского фасона, с выступом впереди на самом верху, а из-за седла извлек парадный плащ из тонкой белой кашемировой шерсти с широкой полосой золотого шитья. Ни одна официальная встреча не могла обойтись без этого плаща. Голову я украсил бело-зеленой коффиджи и окалем, в изобилии украшенным серебреными нитями.

За час до заката солнца мы добрались наконец до оазиса. После тяжелого странствования по пустыне крайне приятно было почувствовать себя в новой обстановке. В зелени садов, тамарисков и пальм, отягощенных тяжелыми гроздьями фиников, прятались дома, похожие на огромные кубы из глины. Маленькие окошки в самом верху были похожи скорее на амбразуры. Вдоль плоских крыш шли балюстрады, самые замысловатые, какие только могла изобрести фантазия строителя. А вверху красовались гордые кроны пальм.