Роберт Каплан - Балканские призраки. Пронзительное путешествие сквозь историю Страница 9

Потомки эсэсовцев стали ухоженными, дрессированными тиграми, безопасно размещенными в домах-коробочках среднего класса.

Все куда-то спешили по своим делам. Единственные баннеры, которые мне попались на глаза, рекламировали компании кредитных карт. В витрине туристического агентства Израиль был представлен лишь как одно из зимних направлений отдыха для местных солнцепоклонников. Правоверные сторонники Партии свободы и Heimatdienst были надежно изолированы и вынуждены поддерживать облик респектабельности. Вместо антисемитизма и прочих традиционных крайностей здесь торжествовал безудержный консьюмеризм. Каринтийцы стали одомашненным видом.

Начиная с 1989 г. Партия свободы, стремясь увеличить свое представительство в парламенте, все больше и больше говорит о сотрудничестве со словенцами. Старый охотник за нацистами Визенталь объяснил мне причину: «При отсутствии экономического кризиса Партии свободы не остается ничего иного, как адаптироваться». Для излечения зла, застывшего в его скелетной форме, говорил этот старец, требуется не покаяние и страдания, а седативное воздействие буржуазной демократии и процветания на протяжении не одного десятилетия. Только тогда система настолько окрепнет, что на нее не повлияет даже экономическая катастрофа.

Начиналось последнее десятилетие XX в. Я поверил Визенталю, а не Меттерниху. Балканы отныне начинаются не от ворот Вены и даже не от Клагенфурта.

На южной границе Австрии с тем, что некогда было Югославией, отопление, даже в вагонах первого класса, отключили. Вагон-ресторан отцепили. То, что появилось на его месте, оказалось всего лишь помещением с цинковой стойкой, за которой продавали пиво, сливовицу и вонючие сигареты без фильтра. С каждой остановкой у стойки скапливалось все больше людей с грязными ногтями. Они курили и пили. Когда они не кричали друг на друга и не заглатывали алкоголь, то тихо коротали время за порнографическими журналами. В отличие от их австрийских коллег-работяг у них не было причесок в стиле унисекс, и они явно не планировали провести зимний отпуск в Тунисе или Израиле. Если бы Партии свободы и Heimatdienst повезло заполучить здесь бедный нативистский избирательный округ, они могли бы запросто отбросить свое современное искусство и обманчиво нейтральные ответы на вопросы корреспондентов.

Снег бил в окно вагона. Клубы черного угольного дыма поднимались из кирпичных и железных труб. Здешняя земля имела вид грубой, изможденной проститутки, грязно ругающейся между приступами кашля. Ландшафт злодеяний оказался легко узнаваем: коммунизм оказался Великим Таксидермистом.

У меня было мало времени. Вскоре, к концу 1990-х или в следующем десятилетии, этот холст потускнеет, как это уже произошло в Клагенфурте.

Часть I. Югославия: историческая увертюра

Я приехала в Югославию, чтобы увидеть историю в ее плоти и крови.

Глава 1. Хорватия: «Только так они могут попасть в рай»

Прошлое в Загребе лежало под ногами: мягкий, толстый ковер листьев, мокрых от дождя, в котором тонули мои ноги, тем самым привнося в него настоящее. От железнодорожного вокзала я шел сквозь полосы тумана, желтоватого от горящего угля, химического эквивалента сжигаемой памяти. Туман двигался быстро, в его разрывах время от времени можно было четко увидеть кованую железную решетку или барочный купол. Я понял, что это – тоже прошлое: просвет в тумане, сквозь который что-то можно различить.

Столица бывшей югославской республики Хорватия – последний европейский город с железнодорожным сообщением, в который путешественник совершенно ожидаемо может прибыть поездом, поскольку отель «Эспланада», построенный в 1925 г. и до сих пор считающийся одним из лучших отелей мира, находится всего через улицу от вокзала.

Величайшая книга путешествий XX в. начинается с Загребского железнодорожного вокзала дождливой весной 1937 г.

В 1941 г., когда впервые была опубликована книга дамы Ребекки Уэст «Черная овца и серый сокол», New York Times Book Review назвало ее апофеозом жанра путешествий. Обозреватель New Yorker заявил, что ее можно сравнить только с книгой Т. Э. Лоуренса «Семь столпов мудрости». Строго говоря, эта книга – рассказ о шестинедельном путешествии по Югославии[8]. Говоря в целом, эта книга, как сама Югославия, – самостоятельный, широко раскинувшийся мир. Двухтомный, состоящий из полумиллиона слов энциклопедический реестр страны; династическая сага Габсбургов и Карагеоргиевичей; диссертация по византийской археологии, языческому фольклору и христианской и исламской философии. Книга представляет также увлекательнейший психоанализ немецкого мышления и корней фашизма и терроризма, уходящих в XIX столетие. Она была предупреждением, почти идеальным провидением опасности, которую представлял для Европы 1940-х гг. и последующих десятилетий тоталитаризм. Эту книгу, как Талмуд, можно перечитывать бесконечно, находя в ней все новые смыслы.

«Если бы Ребекка Уэст была богатой женщиной Средневековья, она могла бы стать великой аббатисой. Если бы она была бедной женщиной XVII столетия, ее бы сожгли на костре как ведьму», – пишет Виктория Глендиннинг в книге «Ребекка Уэст. Биография» (Rebecca West: A Life). Глендиннинг называет «Черную овцу и серого сокола» «центральной книгой» Ребекки Уэст, автора еще двадцати романов и публицистических книг, молодой любовницы Г. Д. Уэллса, социального изгоя, сексуальной бунтовщицы, которая на протяжении всей жизни конструировала «свои взгляды на религию, этику, мифологию, искусство и отношения полов».

Само название книги – атака на христианскую доктрину распятия и искупления, согласно которой Иисус, принеся себя в жертву, искупил все наши грехи перед Богом.

«Черная овца» представляет собой животное, которое принесли в жертву на мусульманском обряде плодородия в Македонии. «Вся наша западная мысль, – пишет Уэст, – основана на отвратительном представлении, что боль – достойная цена за любое доброе дело». «Серый сокол» символизирует трагическую реакцию человечества на принесение в жертву «черной овцы». В сербской поэме пророк Илия, обратившись в сокола, предлагает сербскому полководцу выбор между земным и небесным царством. Полководец выбирает последнее, возводит церковь вместо того, чтобы готовить войско, поэтому турки наносят ему поражение. Иными словами, неистовствует автор, перефразируя тайное желание пацифистов, «поскольку плохо быть священником и приносить в жертву овцу, я стану овцой, которую принесет в жертву священник».

Проблема противостояния добра и зла, определения должного отношения между пастырем и паствой мучает Загреб и по сей день.

Проведя в городе лишь несколько дней, Ребекка Уэст поняла, что Загреб, к сожалению, представляет «театр теней». Люди оказались настолько поглощены своим собственным разъединением, противостоянием хорватов-католиков и сербов-православных, что превратились в фантомы задолго до прихода нацистов.

Нацистская оккупация стала детонатором существующего напряжения. В первобытной ярости – если не простой численности – убийства православных сербов в католической Хорватии и соседней Боснии и Герцеговине абсолютно сопоставимы с теми, что творились в оккупированной нацистами Европе. Сорок пять лет систематической бедности при режиме Тито не способствовали исцелению ран.

Я приехал в Загреб поездом из Клагенфурта. Последнее десятилетие века лежало передо мной. Мой слух был настроен на призрачные, тлеющие голоса, и я чувствовал, что они готовы громко зазвучать снова.

Этнический серб, с которым я познакомился в поезде, говорил мне: «У хорватских фашистов в Ясеноваце не было газовых камер. У них были только ножи и дубинки, которыми они и убивали сербов в огромных количествах. Бойня была хаотичной, никто не удосуживался вести счет. Так что мы здесь на десятилетия отстали от Польши. Там евреи и католики ведут борьбу вокруг значимости. Здесь хорваты и сербы до сих пор спорят о цифрах».

Цифры – это все, что имеет значение в Загребе. Например, если вы скажете, что хорватские усташи («повстанцы») убили 700 000 сербов в Ясеноваце – лагере смерти периода Второй мирровой войны, расположенном в ста километрах к юго-востоку от Загреба, – вас признают сербским националистом, который презирает и хорватов, и албанцев, считает покойного хорватского кардинала и архиепископа Загреба Алоизия Степинаца «нацистским военным преступником» и поддерживает лидера Сербии Слободана Милошевича – подстрекателя и националиста. Но если вы скажете, что фашисты-усташи убили лишь 60 000 сербов, вас заклеймят хорватским националистом, который считает кардинала Степинаца «любимым святым» и презирает сербов и их лидера Милошевича.

Кардинал Степинац, символ Хорватии конца 1930–1940-х гг., – оружие против Милошевича, сербского символа 1990-х гг., и наоборот. Поскольку в Загребе история не движется, конец 1930-х – 1940-е гг. все еще кажутся настоящим временем. Нигде в Европе с наследием военных преступлений нацизма не разобрались так плохо, как в Хорватии.