Николай Золотарёв-Якутский - Искатели алмазов Страница 9

— Бубенчик звенит! Торговец едет!

Бекэ накинул на плечи шубу, подбитую подранным и свалявшимся за зиму заячьим мехом, вышел во двор, прислушался. Издалека, со стороны заречных сопок, доносился звон бубенцов. «Он, Ко-ко-реи», — подумал радостно Бекэ.

До того, как этот торговец из Нюи впервые появился в здешних краях, охотники продавали пушнину местному старшине, тойону Алексею Павлову. Но Павлов не мог обеспечить охотников чаем, табаком, мануфактурой и поэтому не выдержал конкуренции с нюйским купцом. И вот уже года четыре Кокорев один торговал в округе. С нетерпением поджидали его приезда охотники Ухтуи, Салына, Чоны, Вилючана, Малой и Большой Богуобий. Для него всю зиму запасали шкурки.

…Ближе, ближе звук бубенчиков. Из-за поворота реки показалась оленья упряжка, за ней — другая, третья… Всего восемь нарт, нагруженных разными товарами.

В ожидании гостя Прасковья подмела пол, подбросила дров в камелек, вскипятила медный, празднично сияющий чайник.

Вскоре в юрту в клубах морозного пара ввалился Кокорев, небольшого роста, быстроглазый человек, с подвижным, веселым лицом. Как все русские жители Якутии, Кокорев хорошо говорил по-якутски.

— Доробо, догор Бекэ![1] — закричал он, широко улыбаясь, размашисто сбросил шубу, дружески хлопнул хозяина по плечу. — Как охота была в эту зиму? Кэпсэ![2].

— Э, да что рассказывать, так себе, помаленьку, — согласно обычаю, начал скромничать Бекэ.

— Как прожил год? Как здоровье жены, сына?

— Все пока хорошо, слава богу…

На этом разговор закончился. Гостя усадили на шкуры, налили чаю, попотчевали вяленой рыбой, сушеными тугунами и голяками. Другой еды у них не было, и хозяин страдал от того, что не мог предложить гостю хороший кусок вкусного жареного мяса.

Отведав для приличия хозяйского угощения, Кокорев вышел к нартам, принес хлеба и пряников, оделил малыша, Прасковью, а трубку Бекэ зарядил свежим душистым табаком. Вечером достал из дорожной сумы мясо, а когда Прасковья сварила его, на свет появилась бутылка водки. Бекэ выпил стакан и совсем развеселился. Он попробовал было запеть о том, какой он хороший охотник, и как много шкурок он добыл, о том, какой хороший человек его гость, настоящий догор, и ему, Бекэ, для догора ничего не жалко, но Прасковья охладила его пыл несколькими резкими словами. Для ночлега гостю предоставили самые удобные нары, постелили лучшие шкуры. Бекэ на ночь свел оленей в соседний бор, где еще летом приметил богатые ягельники. Утром он поднялся раньше всех, выловил в бору оленей, пригнал к юрте.

После утреннего чая Бекэ выложил на середину юрты связки шкурок, и начался осмотр товара.

Торговец разложил пушнину по сортам и сказал:

— За шкурки лисиц даю по шесть рублей за каждую, за колонков — тридцать копеек, за горностаев — по четвертаку, за белок — по пятиалтынному.

Цены с прошлого года не изменились, и Бекэ, не вынимая изо рта трубки, молча кивнул головой. Немного подумал и выдернул из связки шкурку колонка, за которым пять дней мотался по тайге.

— Забирай все шкурки, кроме этой.

— А эта тебе зачем? — удивился Кокорев.

— Пусть полежит еще, — уклончиво ответил Бекэ и отбросил шкурку в сторону.

Но тут вмешалась Прасковья.

— Что ты выдумал, отец? Или у тебя вчерашний хмель из головы не вышел?! Или, может, ты богат, как Павлов, и боишься, что лишние деньги карманы оттянут?! Пускай гость забирает все!

Она подняла шкурку колонка и бросила к ногам Кокорева.

Бекэ промолчал. Бесполезно спорить с глупой женщиной. Разве она может понять охотника, для которого шкурка тем и ценнее, чем больше труда затрачено на ее добычу!

— Так что же, брать мне шкурку или нет? — обратился торговец к Бекэ, хозяину юрты.

— Ладно, бери, — наконец вымолвил Бекэ. — Однако заплати мне за нее шесть рублей. Зато вот эту лисицу я тебе уступлю за тридцать копеек.

Бекэ наклонился, выдернул из связки золотистую шкурку. Она досталась ему на редкость легко. Вчера поставил самострел, а сегодня пришел — на снегу лежит мертвая лисица.

— Идет, — сказал Кокорев. — За колонка даю шесть рублей, за лисицу — тридцать копеек.

Бекэ удовлетворенно улыбнулся: он любил справедливость.

Торговец подсчитал общую цену пушнины, и на эту сумму отпустил товару. Цены на свой товар он назначил, какие ему заблагорассудилось. Откуда знать неграмотным якутам, сколько стоят в действительности мануфактура или сахар? Кокорев подсчитал и остался доволен: сделка с Бекэ обещала порядочный барыш.

Замерзшее окно юрты из ультрамариновой сини перекрасилось в цвет голубого кобальта. На улице совсем рассвело.

Кокорев собрался в дорогу. Пушнина была сложена в нарту, крепко приторочена веревками. Уехать, ни о чем напоследок не поговорив с хозяином, считалось невежливым, и торговец спросил:

— У тебя, может, еще что-нибудь есть для продажи?

— Э-э, откуда? — усмехнулся Бекэ. — Всю пушнину тебе продал, себе ничего не оставил…

Но тут снова подала голос Прасковья.

— Ты, видать, совсем из ума выжил, коли стал такой забывчивый! Что же ты не покажешь гостю радужный камень?

— Э-э, правду говорит жена. Вот, посмотри, что я нашел летом.

Бекэ достал с божницы прозрачный камешек, рукавом смахнул с него толстый слой пыли.

В юрте было темню, и Кокорев, чтобы лучше рассмотреть камешек, поднес его к камельку. Бекэ длинной обгоревшей палкой помешал угли, подбросил сухих дров. Красными, синими, желтыми лучиками заискрился камешек в руках гостя.

— Красивая штука, — сказал Кокорев, — да только зачем она мне?

Бекэ вздохнул. Конечно, торговцу этот камешек ни к чему. Ведь на поиски его вовсе не затрачено труда, а коли так, значит, он ничего и не стоит. Только мало понимающая в жизни женщина, вроде Прасковьи, может вообразить, что если камешек красиво сверкает на свету, то кому-то нужен. Нет, совсем, совсем, бесполезный камешек. Что же теперь с ним делать? Положить опять на божницу? Но зачем хранить, если цена ему — ломаный грош? Пусть лучше им Алексашка позабавится.

Бекэ хотел бросить камешек сыну, но Кокорев, уже взявшийся за дверную скобу, сказал:

— Ну ладно, табаку у меня много, пожалуй, я дам тебе три фунта за твой камешек. Может, он на что-нибудь и сгодится.

Сердце Бекэ дрогнуло от радости. Три фунта табаку! Как за беличью шкурку! Да не шутит ли торговец? Или, может быть, духи затмили ему разум? Тогда Бекэ не собирается обманывать человека, пользуясь его болезнью. Бекэ любит справедливость.

— Три фунта табаку за камешек? Ты хорошо подумал?