Жюль Верн - Школа робинзонов Страница 9

Несмотря на то, что Тартелетт не был женихом и быть им не собирался, решили и его запечатлеть на сверхчувствительной бумаге. Но при всем своем таланте мистер Стефенсон не сумел сделать приличного снимка. На фотографии выходило какое-то смутное пятно, в котором никто не узнавал учителя танцев и изящных манер. А все оттого, что во время съемки Тартелетт, не слушая указаний ассистентов знаменитого фотографа, беспрестанно ерзал. Пытались испробовать другой, более прогрессивный метод — моментальную съемку. Бесполезно! Тартелетт начинал раскачиваться, как капитан «Дрима» на мостике.

Пришлось отказаться от идеи увековечить черты этого замечательного человека — непоправимая потеря для будущих поколений, если (мы, конечно, далеки от столь мрачной мысли) Тартелетт вместо того, чтобы попасть (как он надеялся) в Старый Свет, отправится (чего он опасался) на тот свет, откуда нет возврата.

Итак, приготовления закончились, оставалось лишь сняться с якоря. Девятого июня в особняке на Монтгомери-стрит дали прощальный завтрак. Пили за счастливое путешествие Годфри и за его скорое возвращение.

Молодой человек был очень взволнован и даже не пытался этого скрыть. Фина держалась гораздо спокойнее. Что касается Тартелетта, то он утопил свои волнения в нескольких бокалах шампанского, действие которого сказывалось до самого отъезда. Он даже забыл захватить с собой карманную скрипку, и ему доставили ее в тот момент, когда на корабле уже отдали концы.

Последние рукопожатия. Последние прощальные возгласы. Несколько оборотов винта — и пароход стал медленно отчаливать.

— Прощай, Фина!

— Прощай, Годфри!

— Счастливого пути! — крикнул Уильям Кольдеруп.

— А главное — благополучного возвращения! — крикнул в ответ учитель танцев и изящных манер.

— Смотри, Годфри,— добавил Кольдеруп,— никогда не забывай девиз, который начертан на корме «Дрима»: «Confide, recte, agens!»[15]

— Не забуду, дядя Виль! Прощай, Фина!

— Прощай, Годфри!

Пароход отошел. С борта и с пристани махали платками до тех пор, пока те и другие могли хоть что-нибудь разглядеть.

Итак, «Дрим» оставил позади бухту Сан-Франциско, едва ли не самую большую в мире, миновал узкий канал «goldengate»[16] и очутился в водах Тихого океана, будто и в самом деле за ним только что закрылись ворота.

ГЛАВА VI,

в которой читателю предстоит познакомиться с новым персонажем

Путешествие благополучно началось. Впрочем, читатели согласятся, что выйти из гавани куда легче, чем в нее возвратиться. Поэтому учитель танцев Тартелетт любил повторять со свойственной ему несгибаемой логикой: «Путешествие всегда имеет начало, но значительно важнее, где и когда оно кончится».

Дверь каюты Годфри выходила на полуют, а там была устроена столовая. Наш юный герой расположился со всем комфортом. Портрет Фины занял свое место на самой светлой стене. Койка, умывальник, несколько шкафчиков для одежды и белья, рабочий стол, удобное кресло — что еще нужно путешественнику двадцати двух лет? В таких условиях можно, и двадцать два раза объехать вокруг света! К счастью, юный возраст, крепкое здоровье и хорошее настроение, которыми обладал Годфри, определяли его жизненную философию.

Ах, молодые люди, молодые люди! Путешествуйте, если можете, а если не можете… все равно путешествуйте!

А вот Тартелетту было совсем невесело. Его каюта, находившаяся рядом с каютой Годфри, казалась ему слишком узкой, койка — невозможно жесткой, а свободное пространство в шесть ярдов явно недостаточным, чтобы проделывать на нем танцевальные па.

Мог ли турист хоть на время подавить в нем учителя танцев и хороших манер? Нет! С этим призванием он родился, и даже в предсмертный час — мы уверены — ноги его лягут в первой позиции: пятки вместе, носки врозь.

Было решено за трапезой собираться всем вместе. Годфри и Тартелетт сидели друг против друга, а капитан и его помощник — на противоположных концах так называемого «качечного стола», или «стола боковой качки». Это ужасное наименование не оставляло сомнений, что место учителя танцев будет часто пустовать.

Девятого июня, в день отъезда, погода стояла прекрасная. Дул легкий северо-восточный бриз. Чтобы прибавить скорость, капитан Тюркот приказал поднять паруса, после чего «Дрим» перестал раскачиваться с боку на бок. А поскольку волна била теперь в корму, уменьшилась и килевая качка. Пароход шел в юго-западном направлении, по спокойному, с редкими барашками, морю, и американский берег скоро исчез за горизонтом.

В течение двух последующих дней ничего значительного не произошло. «Дрим» шел по-прежнему полным ходом.

Но несмотря на спокойное начало путешествия, капитан Тюркот иногда проявлял признаки тревоги, не укрывшиеся от пассажиров. Каждый день он с необыкновенной пунктуальностью определял местонахождение корабля. Затем капитан запирался со своим помощником в каюте, и там они долго что-то обсуждали, словно ожидая каких-то важных событий. Правда, эти секретные совещания ускользнули от внимания Годфри, человека неискушенного, но у некоторых матросов они вызывали недоумение — тем более что ночами, уже два или три раза «Дрим» без видимой причины менял курс. Что является вполне естественным для парусного судна, зависящего от направления ветра, то выглядит весьма странным для парохода, который мог следовать намеченным курсом, спуская паруса при неблагоприятном ветре.

Утром двенадцатого июня на борту произошло нечто неожиданное.

В ту минуту, когда капитан Тюркот, его помощник и Годфри собирались приступить к завтраку, на палубе послышался шум и на пороге столовой показался боцман.

— Капитан!— обратился он к Тюркоту.

— Что случилось?— встревоженно спросил Тюркот, как истый моряк, он был всегда настороже.

— На борту оказался китаец,— ответил боцман.

— Китаец?

— Да. Мы только что обнаружили его в трюме.

— Тысяча чертей! — вскричал Тюркот.— Бросьте его в море.

— All right! — ответил боцман.

Как большинство калифорнийцев, испытывавших настоящее презрение к жителям Срединного царства[17], боцман с радостью выслушал приказание и готов был исполнить его без малейших угрызений совести.

Капитан Тюркот поднялся от стола и в сопровождении Годфри и своего помощника направился к баку.

Там они увидели китайца, который отчаянно отбивался от двух или трех матросов, пытавшихся скрутить ему руки, награждая при этом увесистыми тумаками. Новый пассажир, человек лет тридцати пяти — сорока, с умным лицом, гладкими щеками, лишенными всяких признаков растительности, выглядел немного осунувшимся,— по-видимому, от шестидневного пребывания в душном трюме. Его обнаружили там по чистой случайности.