Антонио Арлетти - ТРАМПЕАДОР Страница 9

Когда животное дотрагивается до тарелки капкана, срабатывает пружина, и пленнику приходится весьма скверно. Обычно зубья капкана впиваются в переднюю лапу зверя. Зарядив капкан, его закапывают в специально отрытую ямку. И заряжение, и маскировка капкана требуют большой осторожности: очень рекомендуется во избежание потери нескольких пальцев надеть предварительно кожаные перчатки с толстой подкладкой. Почва большинства плоскогорий Патагонии песчаная, и закапывать капканы тут нетрудно.

Установив капкан в ямке, его накрывают листом бумаги, а затем аккуратно присыпают песком.

Лист бумаги создает пустоту между тарелкой капкана и верхом ямки, не позволяя песку и земле осыпаться вниз и засорять пружину. Успех или неудача в этом случае во многом зависят от опыта и мастерства охотника, от его умения тщательно замаскировать капкан.

Франческо всегда работал в перчатках, но не из страха оставить на песке отпечатки пальцев, а из опасения, как бы лиса не учуяла запах человека.

Меня особенно поражала поистине фотографическая точность его глаз. Достаточно было быстрого, но зоркого взгляда, и в его зрачках отпечатывались малейшие особенности местности, где он собирался ставить капкан.

Но вот работа окончена, и камень, пучок травы, лист — все заняло свои первоначальные места. Франческо обладал редким умением мгновенно воссоздавать прежнюю флору. Не только лиса, попавшая сюда впервые, но и та, что уже бывала здесь, не должна была заметить никаких подозрительных изменений. В самом деле, кто не удивится, выйдя утром из дому и увидев памятник на месте общественного писсуара и писсуар на месте памятника? Приманку из кусков мяса или внутренностей птиц, а иной раз из мяса убитых ранее животных, с которых, понятно, сняли шкуру, кладут не в капкан, как я думал, а поблизости, так, чтобы, прельстившись вкусной едой, лиса непременно задела бы капкан.

Цепочку, тоже старательно замаскированную, Франческо привязывал не к кусту, как это делается при ловле нутрий, а к большой отломанной ветке.

Попав в ловушку, зверь начинает метаться, пытаясь спастись бегством, и тащит за собой капкан, цепочку, ветку.

Если прикрепить цепочку к кусту, то лисе, вначале полной сил, вероятно, удалось бы высвободить лапу из тисков и, пусть ценою увечья, вновь обрести свободу.

Между тем при изобретенной Франческо системе у пленницы остаются самые ничтожные шансы на спасение.

Волоча за собой тяжелый груз, послушный любому ее рывку, лиса постепенно слабеет, и, когда цепочка, капкан или ветка зацепляются за какую-нибудь помеху, у бедного животного уже не остается сил для борьбы.

Франческо рассказав мне о случаях, когда лисицы сами перегрызали себе зубами сухожилия и, хромая, убегали на трех лапах.

Покидая «тропу войны», Франческо обламывал несколько веточек и клал на кусты кусочки бумаги.

Они служили ему своего рода дорожными указателями, чтобы утром отыскать все капканы. Такие ориентиры в этом районе с удручающе однообразной растительностью еще более необходимы, чем в тропическом лесу. Правда, для Франческо достаточно было одних сломанных веток.

Необыкновенной зрительной памятью в соединении с великолепным чувством ориентации он почти не уступал перелетным птицам. Мне же, привыкшему ориентироваться в городе с помощью путеводителя и гидов, тут ничего не стоило заблудиться. Где уж мне было отыскать капканы: обычно я сбивался с пути, еще когда искал приметы. Словом, я нуждался в ориентирах, чтобы найти ориентиры.

Когда мне случалось заблудиться, то, во избежание бесполезного кружения вокруг одного и того же места, как это произошло в первый раз, я по совету Франческо садился и стрелял вверх.

После этого я был уверен, что он меня разыщет ' и выведет отсюда. У нас не было ни часов, ни компаса, ни бинокля, ибо Франческо посоветовал не брать с собой эти совершенно бесполезные здесь предметы.

На следующее утро на нашей совести была уже смерть двух рыжих лисиц и трех нутрий.. Нутрия, заслышав наше приближение, отозвалась жалобным криком, удивительно похожим на плач малолетнего ребенка. Я остановился в полнейшей растерянности.

Хотя я и стал невольным сообщником Франческо, но быть участником преступления не желал. К счастью, после первого же удара нутрия навсегда рассталась с жизнью. Я никогда не забуду жалобных предсмертных стонов бедного зверька.

Но спустя несколько дней, привыкнув ко всему, я уже отправлялся проверять капканы на лис, засунув за пояс дубинку.

Впрочем, Франческо отнюдь не был жестоким и злобным садистом, он был просто охотником. Он по-своему уважал зверей. Убивал лишь тех, кто мог пригодиться для еды или имел ценную шкуру.

При этом мой друг старался сократить мучения зверей, угодивших в капкан, а если они попадали на мушку его ружья, он давал им шанс на спасение.

Обычно он стрелял с дальнего расстояния, если зверь сидел неподвижно, и часто позволял ему обратиться в бегство.

Таков был его неписаный охотничий закон. Впоследствии я не раз видел, как, выследив после обычных поисков зверя, он сначала вспугивал его, а уже потом стрелял.

Благородство? Анахронизм? Уверенность, что он все равно не промахнется? Или же, как он сам образно выражался, предоставление права «свободно топать ногами по земле»? Право, которое все мы должны иметь, так же, как и право честно защищаться.

Конец утра мы употребили на то, чтобы снять шкуры, развесить их на кольях и приготовить обед.

С этого дня, исключая часы плавания, распорядок дня оставался неизменным: утром осмотр капканов, снятие шкур и всякие домашние дела, в полдень охота и перед возвращением новая проверка капканов.

В тот полдень мы занялись охотой на зайцев.

В этих местах их водилось великое множество, и кроме вкусного мяса определенную ценность представляли и шкурки. Зайцев здесь было столько, что наловить примерно за три часа штук двадцать не составляло большого труда.

Чтобы не таскать лишний груз, мы снимали шкурки прямо на месте, а из мяса оставляли себе лишь нежную филейную часть.

В тот день я принял боевое крещение: убил зайца и едва не подстрелил моего друга. В оправдание могу лишь сказать, что до этого я ни разу не стрелял из охотничьего ружья. Что же до моего опыта в отношении зайцев, то он ограничивался участием одиннадцати лет от роду в обеде, который мой старый дядюшка устроил по случаю убиения зайца, пригласив на пир всех родственников вплоть до третьего колена.

Франческо охотился с обычной своей деловитостью и эффективностью, которая, по его расчетам, должна была расти с каждым днем. На затаившегося в кустах зайца он с расстояния сто метров тратил одну пулю, на зайца, бросившегося наутек,— от одной до трех. Его полуавтоматический винчестер почти не знал промаха, и отклонение от расчетных цифр было ничтожным. Пять пуль стоили столько же, сколько заячья шкурка; затратить больше значило остаться в убытке. А Франческо надеялся, что охотничья добыча окупит расходы на боеприпасы и продовольствие. Само собой разумеется, на мою помощь он особенно не полагался. Заряд моего ружья стоил немногим меньше, чем заячья шкурка. Даже предположив, что со временем я добьюсь невероятных успехов, пределом моих мечтаний оставалась одна пуля на одного зайца. Желанная же цель — убить двух зайцев одним патроном — была лишь радужной фантазией. Между тем только в этом случае я мог внести свой вклад в наше охотничье сообщество на паях. Но такого результата вряд ли добился бы даже мой учитель. Поэтому я старался стрелять как можно реже — только в тех зайцев, которые заглядывали в дуло моего ружья.