Жюль Верн - Найденыш с погибшей «Цинтии» Страница 9

— Какие вы все грустные и расстроенные! — воскликнул доктор, остановившись на пороге. — На ваших лицах написано такое горе, словно Эрику предстоит невероятно опасная и далёкая экспедиция. Не стоит печалиться, друзья! Стокгольм ведь не на другом полушарии, и мальчик уезжает от вас не навсегда! Он будет вам часто писать, в этом я не сомневаюсь. Ведь многие мальчики покидают родной дом, отправляясь в колледж. Эрик вернётся к вам через два года повзрослевшим и образованным. Он изменится во всех отношениях только к лучшему. Право же, не стоит горевать. Поймите, что это неразумно!

Матушка Катрина встала. Во всем её облике чувствовалось врождённое достоинство, свойственное крестьянкам северных стран.

— Господин доктор, бог свидетель, как я благодарна вам за всё, что вы делаете для нашего Эрика, — сказала она, — но не стоит нас укорять за то, что мы огорчены его отъездом. Герсебом объяснил мне, что разлука необходима. Я вынуждена подчиниться, но не требуйте, чтобы мы отнеслись к ней легко и без сожаления.

— Мама, я не поеду, если это вас так огорчает! — воскликнул Эрик.

— Нет, нет, дитя моё, — возразила добрая женщина, обнимая его. — Образование пойдёт тебе на пользу, и мы не вправе лишать тебя его! Поблагодари же, мой сын, господина доктора, который хочет тебя сделать учёным, и постарайся доказать своим прилежанием, как ты ценишь его заботы.

— Да что вы, что вы! — сказал доктор, очки которого как-то странно помутнели. — Уж не хотите ли вы, чтобы и я расчувствовался? Поговорим-ка лучше о наших делах. Вы же знаете, что мы должны выехать рано утром. Успеете ли вы все приготовить? Говоря «все», я имею в виду только самое необходимое. Мы доедем на санях до Бергена, а там пересядем в поезд. Эрику нужно дать с собой немного белья. Остальную одежду он получит в Стокгольме…

— Вещи будут собраны, — ответила просто матушка Герсебом. — Ванда, а ведь доктор все ещё стоит, — добавила она с чисто норвежской учтивостью.

Девочка поспешила подвинуть доктору большое кресло из полированного дуба.

— Не беспокойтесь, я уже ухожу, — заявил доктор. — Маляриус ждёт меня к ужину. Ну как, фликка[15], — сказал он, положив руку на белокурую головку девочки, — ты на меня не очень сердишься за то, что я увожу твоего братца?

— Нет, господин доктор, — серьёзно ответила Ванда, — Эрику там будет лучше. Ему нечего делать у нас в деревне.

— А ты будешь скучать без него, детка?

— Особенно будет скучно без него на берегу, — задумчиво сказала девочка. — И чайки будут скучать, и море, и дом опустеет… Но зато Эрик будет рад. Он получит много книг и станет учёным.

— А его славная маленькая сестричка будет радоваться вместе с ним, — не так ли, детка? — произнёс доктор, целуя девочку в лоб. — И она будет гордиться им, когда он приедет обратно?.. Ну, значит, все улажено! А теперь мне надо спешить! До свиданья!

— Господин доктор, — робко обратилась к нему Ванда, — я хотела бы вас кое о чём попросить.

— Пожалуйста, фликка!

— Вы сказали, что поедете на санях. Я хотела бы с разрешения родителей отвезти вас до первой почтовой станций.

— Как жаль! Ведь я уже обещал то же самое Регнильде, дочери моего управляющего.

— Она мне сама об этом сказала. Регнильда согласна уступить мне своё место, если вы позволите.

— В таком случае тебе остаётся только получить разрешение у папы и мамы.

— Они согласны.

— Ну, значит, и я не возражаю, — ответил доктор, уходя.

На следующее утро, когда большие сани остановились перед домом Герсебома, Ванда, как было решено накануне, сидела на козлах с поводьями в руках. Ей предстояло доехать до соседней деревни, а там доктор должен был переменить лошадь и найти другую девочку-возницу, и так — до самого Бергена. Любой иностранец удивился бы, конечно, столь необычному кучеру. Но уж таков обычай в Швеции и Норвегии. Мужчины, считая исполнение подобных обязанностей бесполезной тратой времени, нередко доверяют править тяжёлыми упряжками десяти-двенадцатилетним детям, которые приучены к этому с малолетства.

Доктор уже возлежал в глубине саней, закутанный в меховую шубу. Эрик сел рядом с Вандой, нежно простившись с отцом и братом, грустное молчание которых красноречивее всяких слов говорило о том, как они огорчены разлукой с ним. Что же касается менее сдержанной Катрины, то она твердила мальчику сквозь слезы:

— Прощай, сынок, и никогда не забывай, чему мы тебя учили. Будь честным и мужественным! Никогда не лги! Работай как можно лучше! Всегда помогай тем, кто слабее тебя! А если тебе не удастся найти счастье, которое ты заслуживаешь, возвращайся к нам, и ты его найдёшь здесь!..

Ванда натянула поводья, лошадь побежала рысью, колокольчики зазвенели. Погода была холодная, и сани хорошо скользили по оледеневшей дороге, гладкой, как стекло. Бледное солнце, стоявшее низко над горизонтом, покрывало нежной позолотой усыпанную снегом землю. Прошло несколько минут, и Нороэ скрылся вдали.

4. В СТОКГОЛЬМЕ

Доктор Швариенкрона жил в Стокгольме, в богатом особняке, находящемся на острове Стедсхольмен. Это самый старинный и аристократический квартал столицы, одной из наиболее живописных и привлекательных в Европе, одной из тех чудесных столиц, которую иностранцы посещали бы гораздо чаще, если бы мода и предрассудки оказывали на маршруты путешествий такое же влияние, как хотя бы на фасоны шляп.

Расположенный между озером Мелар и Балтийским морем, на восьми островах, соединённых между собой бесчисленными мостами, обрамлённый великолепными набережными, оживляемый непрерывным движением пароходов, заменяющих здесь омнибусы[16], весёлостью своего трудолюбивого населения, самого гостеприимного, вежливого и образованного в Европе, Стокгольм, со своими большими городскими садами, библиотеками, музеями, научными учреждениями является одновременно и северными Афинами[17], и крупным торговым центром.

Между тем Эрик находился под впечатлением разлуки с Вандой, расставшейся с ним на первой подставе[18]. Прощание детей было более тягостным, чем можно было ожидать в их возрасте. Они не в состоянии были скрыть друг от друга глубокого волнения.

Но когда карета, ожидавшая доктора на вокзальной площади, остановилась перед большим каменным домом, сквозь двойные рамы которого лился яркий газовый свет, Эрик замер от восторга. Медный дверной молоток показался ему отлитым из чистого золота. Вестибюль, облицованный мраморными плитами, украшенный статуями, бронзовыми канделябрами и большими китайскими вазами, окончательно его ошеломил. Пока слуга в ливрее помогал доктору снять шубу и учтиво осведомлялся о его здоровье, Эрик с изумлением оглядывался по сторонам.