Исидор Кацнельсон - По неизведанным землям Эфиопии Страница 9

В Бальчи — небольшом селении у дороги — остановились на отдых. Здесь есть монастырь. Посреди двора — круглая церковь. В полумраке церкви — ее маленькие окошечки прикрыты ставнями — Булатович увидел алтарь, весь увешанный иконами — так же как и в Хараре, иконы тесно лепились друг к другу в полном беспорядке. Узнав, что московский гость осматривает храм, вышел старик священник с худым бритым лицом и коротко остриженными волосами. Слабым голосом он произнес благословение и охотно стал показывать иконы.

Пониже икон — картины. Священник поясняет, что всадник под двумя зонтиками, едущий по желтому песку пустыни, — это император Менелик, а сзади него — императрица Таиту. В углу картины — два квадратика. В одном слон, пронзенный копьем, в другом — сраженный лев. Это запечатлены охотничьи подвиги негуса.

По дороге в Энтото не обошлось без происшествия, и притом неприятного. О нем не упоминает Александр Ксаверьевич в своих книгах, умалчивают об этом пока и архивы. Лишь со слов Николая Степановича Леонтьева мы знаем, что на Булатовича и его спутников напали кочевники-данакильцы и отобрали у них все вещи и мулов, оставив их среди пустыни без всяких средств передвижения и воды.

Н. С. Леонтьев — отставной поручик лейб-гвардии уланского полка — фигура чрезвычайно колоритная. Авантюрист международного класса, заинтересованный — лишь в личном обогащении, он был не лишен энергии, предприимчивости и способностей. Именно в силу этих качеств Леонтьев организовал на свои средства экспедицию в Эфиопию и во многом способствовал установлению дипломатических отношений между ней и Россией. Затем он поступил на службу к Менелику, был назначен правителем Экваториальной провинции и возведен в сан дадьязмача. На этом посту Леонтьев повел себя таким образом, что негус расстался с ним без всякого огорчения и даже намекнул на необязательность его появления в Эфиопии. Умер Леонтьев в 1910 году в Париже.

31 мая 1896 года Леонтьев со своими людьми по делам выехал из столицы в Харар и через три дня — 2 июня — около 11 часов утра натолкнулся на терпевших бедствие Булатовича и его спутников. Вероятно, это была первая встреча русских путешественников в Африке. Нужно отдать должное Леонтьеву он щедро снабдил соотечественника всем необходимым для продолжения пути и, кроме того, дал рекомендательные письма к проживавшим в Энтото французам Клошету и Мондону-Видайе.

…И снова дорога по голой однообразной степи. Наконец, на горизонте показались горы. Проводники оживились и закричали: «Энтото! Энтото!»

Но в Энтото ли сейчас негус или в своей новой резиденции — Аддис-Абебе, где он пребывает в последнее время все дольше и чаще? Объединив страну, Менелик решил перенести свою резиденцию из Анкобера в район возвышенности Энтото, где некогда, как гласило предание, находилась столица императора Лебпе Дангеля, правившего в начале XVI века. Однако здесь давала себя чувствовать высота — 2800 метров над уровнем моря, не хватало воды, отсутствовали леса. Словом, место для столицы было выбрано неудачно, и Менелик это скоро понял.

Тогда он вместе со своим двором обосновался несколько ниже на склонах Энтото, вблизи источников Филвоха. По желанию супруги негуса, императрицы Таиту, новая столица в 1887 году была названа Аддис-Абебой — «Новым цветком». Некоторое время и Аддис-Абеба и Энтото, отдаленные друг от друга несколькими километрами, считались резиденциями императора, пока к 1890 году он не покинул Энтото окончательно.

Сколько Булатович не всматривался — не заметно никаких признаков большого города. Но вот часа через три две большие горы расступились — и в чаше, окруженной со всех сторон отвесными горами, показалась Аддис-Абеба.

Дорога, пыльная и широкая, вела всадников мимо круглых глинобитных хижин вверх, на холм, где за белой круглой стеной высился дворец негуса — Гиби.

Менелик, узнав о прибытии русского курьера, не стал откладывать аудиенцию. Булатович получил приглашение в Гиби.

Его проводили в большой круглый зал дворца. Крытую соломой высокую крышу подпирали кипарисовые столбы. В зале царил полумрак. В глубине, в громадной нише, под шелковым балдахином с крестом наверху на троне сидел негус, со всех сторон обложенный подушками. Булатович увидел только его лицо — широкое, добродушное, опушенное черной бородкой, и черные руки, положенные на подушки.

Аудиенция началась.

Пока окончательно не выяснено, чем было вызвано распоряжение негуса задержать русский отряд в Хараре. Ни в одном из писем и донесений Булатовича нет описания этой аудиенции. Известно только, что после переговоров русский санитарный отряд получил разрешение идти в столицу. В докладной записке, составленной по донесениям из Эфиопии председателем Российского общества Красного Креста генерал-адъютантом М. П. Кауфманом, так объясняется первоначальная холодность негуса: «Как оказалось, абиссинцы, привыкшие к тому, что европейцы являются в Абиссинию, преследуя главным образом личные выгоды, не могли понять бескорыстного назначения отряда, потому некоторые расы были против прибытия нашего отряда в Энтото. Разъяснения Булатовича не только убедили негуса поспешить с разрешением, но даже вызвали с его стороны нетерпение к скорейшему прибытию отряда». А в донесении главы русского отряда, отправленном в Петербург 3 августа, содержатся еще некоторые, небезынтересные детали: «Причиною задержки было незнакомство с идеей Красного Креста и непонимание цели, с какой идут русские в Энтото. Полагая же, что раз мы русские, то нас следует принять хорошо, а в период дождей в Аддис-Абебе мало войск, император боялся, с одной стороны, что, так сказать, посольство из России останется недовольно встречей, а с другой — его величество признавал решительно невозможным для нас путь во время дождей по столь трудной дороге».

Русский отряд, окруженный теперь заботой самого императора, быстро, без задержек, продвигался к Аддис-Абебе. А Булатович получил возможность познакомиться с новой столицей.

Собственно, города пока нет — нет улиц, домов, есть хижины вокруг дворца, соединенные тропинками, да круглые церкви со звездами из страусовых яиц вместо крестов. И жизнь здесь не похожа на столичную — она уныла, однообразна.

Булатович вышел на улицу часов в десять — солнце уже высоко поднялось, только что закончилась церковная служба, и вельможи верхом на мулах, а бедные пешком направлялись к своим хижинам или к базару. Улицы были тихие и сонные. Лишь у одной хижины толпились люди и что-то оживленно обсуждали. Оказалось, у хозяина хижины украли ружья, и сейчас начнется расследование. Вскоре показалась процессия, во главе которой шел мальчик лет тринадцати. Его ввели в хижину, откуда исчезли ружья, и дали выпить какого-то, видимо наркотического, напитка. Уже через минуту мальчик впал в полубессознательное состояние — его глаза стали пусты и неподвижны. Как сомнамбула, он двинулся вперед, а толпа не отставала от него ни на шаг. Как выяснилось потом, этот мальчик — «либечай» должен был идти прямо во двор вора и лечь на его постель. Но вера во всемогущество либечая была так велика, что не успел мальчик пройти нескольких метров, как раздались крики — оказалось, ружья подброшены к забору. Разочарованная толпа начала расходиться, и снова вокруг стало тихо, безлюдно. В полдень вся Аддис-Абеба спит. К вечеру город просыпается для того, чтобы очень скоро, едва только солнце спустится за фиолетовые горы, заснуть вновь. Ночью полицейские, одетые в синие итальянские плащи, с ружьями и палками, бродят между хижин и по повелению негуса забирают всех, кто осмелился выйти на улицу после захода солнца.