Николай Внуков - Слушайте песню перьев Страница 14

Неожиданно шедший впереди сделал короткий отмах правой рукой и остановился. Некоторое время он прислушивался, затем достал из кисета, висящего на груди, несколько перышек белой куропатки и подбросил их вверх. Проследив, куда они полетели, он повернул лицо в противоположную сторону и глубоко втянул ноздрями морозный воздух.

Его спутник следил за ним.

— Большое Крыло почуял лося? — спросил он наконец.

— Это не лось, брат мой. Это человек.

Задавший вопрос опустил ладонь на роговую рукоять ножа.

— Что он делает здесь?

— Большое Крыло еще ничего не знает.

Они замолчали, прислушиваясь.

Белая тишина стояла вокруг. Морозная мгла закрывала синеватую даль чащи. Пухлые наметы снега висели на лапах тамарака[*] после вчерашней пурги. Бесцветное небо стыло над головой.

— Там, — показал Большое Крыло на северо-восток. — Он не охотник. Он не идет. Наверное, он мертв.

Лыжи осторожно зашелестели по снегу.

Через несколько минут охотники остановились.

Большое Крыло подался вперед, вглядываясь в подлесок, заметенный снегом.

…Кто-то сильно ударил Станиславу по правой щеке, потом по левой. Боль растеклась по лицу. Она застонала и с трудом приоткрыла глаза.

На белесом фоне перед ней двигались расплывчатые темные пятна. Они возникали из ниоткуда, меняли свои очертания, исчезали и вновь появлялись. Холодные струи текли по шее, неприятно щекотали затылок. С носа и щек будто содрали кожу, они горели жгучим огнем. Что-то жесткое прикоснулось к губам, и губы сразу вспухли, налились кровью, стали толстыми и неуклюжими. Вспыхнули и загорелись ноги и кисти рук. Боль захлестнула тело, красным облаком заслонила свет. Она извивалась и кричала от режущей боли.

Кто около нее? Зачем ее трогают?

Из облаков красного тумана донесся отрывистый голос:

— Мехец!

Ее подняли и положили на что-то серое, теплое. Чьи-то руки схватили ее за плечи. В ноздри ударил крепкий запах пота и звериных шкур.

Глаза застилало слезами. Все перед ней расплывалось. Голова раскалывалась от боли. Она попыталась вырваться из чужих цепких рук, но сильные пальцы еще крепче охватили ее плечи — и окружающее вновь провалилось во тьму.

В полузабытьи она почувствовала, как ее опустили на что-то мягкое. Чувствовала легкие прикосновения чьих-то пальцев, слышала тихие журчащие голоса. Она понимала, что ее раздевают, но сил сопротивляться не было. Их не было даже для того, чтобы открыть глаза. Только уши воспринимали то, что происходило вокруг.

…Легкий треск, мягкая поступь чьих-то ног, шуршанье, шипенье. Снова прикоснулись к ее ногам мягкие пальцы. Они осторожно поглаживали ее ступни, и там, где они проходили, утихала боль. Вот они ощупали ее колени, поднялись к животу, потом пробежали по рукам.

— Шамак скоу…

Второй голос повторил:

— Шамак.

Легкий мех окутал ее с головы до ног, точно мягкое облако. Голоса отдалились. Прекратились треск, шипенье и шуршанье. Пришел сон.

Она проснулась от запаха жареного мяса.

Над головой конусом сходились тонкие жерди, покрытые кожаным пологом. Она вспомнила сенокос и полевой шалаш, в котором ей довелось ночевать в детстве. Только тот шалаш был намного ниже и отовсюду торчало сено, а в этом на жердях висели связки шкурок белого зайца и серых белок, мотки шерсти, несколько жестяных ведерок, а у стен лежали стянутые ремнями узлы, будто хозяева готовились в любой момент сняться с места.

Посреди шатра в неглубокой яме горел костер. Его ровное, бездымное пламя тянулось вверх острыми оранжевыми языками.

У костра на коленях стояла молодая женщина в сером замшевом платье и поворачивала палочки, лежащие на рогульках. От нанизанных на палочки румяных кусочков мяса и шел тот чудесный запах, от которого проснулась Станислава.

Отсветы огня вспыхивали и гасли на блестящих волосах женщины, на браслетах, украшающих ее смуглые руки, на узорах из цветного бисера, которыми были расшиты ворот и грудь платья.

Станислава пошевелилась.

Женщина обернулась, вскочила с колен и подошла к ней. С минуту она вглядывалась в лицо Станиславы, протянула руку и коснулась пальцами ее волос.

— Та-ва, — сказала она.

Приложила ладонь к своей груди и произнесла по слогам:

— Ва-пе-ци-са. — И улыбнулась открыто, по-детски.

Станислава улыбнулась в ответ.

— Я поняла, — сказала она. — Тебя зовут Ва-пе-ци-са. Верно? А меня зовут Ста-ни-сла-ва. Понимаешь: Ста-ни-сла-ва.

Женщина сдвинула брови и попыталась повторить: «Са-ни-са-ва». Ей не далось трудное слово. Она мотнула головой и воскликнула:

— Са! Скоу Та-ва.

— Ну, хорошо, — снова улыбнулась Станислава. — Пусть будет Та-ва. Мне нравится, как это звучит. Та-ва… Ведь ты индианка, да? Хиндуска? — повторила она по-польски, и потом по-английски: — Инджэн?

Женщина, широко открыв глаза, смотрела на нее, не понимая.

— Ай эм поулиш, — сказала Станислава, указывая на себя. Затем приложила палец к груди хозяйки: — Ю а инджэн?

Женщина засмеялась, погладила ее ладонью по щеке и вернулась к огню. Сняв палочки с мясом, она положила их на плоский деревянный кружок, отдаленно напоминавший тарелку, поставила на него глиняный горшочек и все это перенесла к ложу Станиславы, которая от слабости снова откинулась на меховую подушку.

Над горшочком поднимался вкусный пар. А Станислава не ела уже трое суток.

Она запивала мясо бульоном и думала о том, что все самое тяжелое, самое страшное осталось позади. Кончился семисотверстный путь по долине Юкона. Теперь она среди людей, и они, несомненно, помогут ей добраться до центральных провинций Канады. Все дальнейшее рисовалось в тумане, но имело определенные очертания. Безусловно, там, где-нибудь в Квебеке, Монреале или Виннипеге, она найдет товарищей по революционной работе или хотя бы единомышленников. Они переправят ее через Атлантику в Европу. А там — снова Кельце, Варшава, старые связи, сходки, борьба… Она понимала, что после разгрома движения в 1905-м вся обстановка, наверное, сильно усложнилась. После приезда в Польшу придется скрываться, жить на нелегальных квартирах под чужим именем, в любую минуту быть готовой к самому худшему. И все-таки это лучше, чем вечное прозябание на голом чукотском берегу.

Она взглянула на хозяйку шатра, которая все колдовала над палочками и горшочками у огня. Да, типичная индианка. Мягкие мокасины на ногах, черные волосы, чеканный профиль. Открытое, гордое лицо. Лицо человека независимого, привыкшего к просторам лесов, к походной жизни, к свободе. Как жаль, что эта женщина не понимает английского языка!