Габриэль Ферри - Косталь-индеец Страница 14

— Как, — воскликнул дон Сильва, — вы хотите продать стадо, которым зарабатываете свой хлеб!

— Да! Расплатившись, я стану свободным человеком и могу идти туда, куда меня зовет мой долг, — отвечал погонщик. — Моя кровь принадлежит отечеству, — прибавил он горячо, — за свободу которого я готов умереть. Я говорю здесь откровенно, потому что хозяин не выдаст тайны, которую доверяет ему гость.

— Конечно, нет, — отвечал дон Сильва. — Но мы все, — он огляделся и увидел, что старшая дочь Марианита ушла в сад в сопровождении дона Корнелио, — желаем свободы отечеству, и наше сочувствие на стороне тех, кто стремится освободить его.

— Мы сделаем больше, присоединимся к ним с оружием в руках, — добавил капитан. — Это святая обязанность всякого, кто может владеть шпагой или сесть на коня!

Валерио поклонился дону Рафаэлю, как бы желая выразить, что не сомневается в его патриотическом образе мыслей, затем снова обратился к хозяину:

— Бог и свобода! Если бы я мог раньше присоединиться к восстанию, я сделал бы это для того, чтоб помешать жестокостям, которые уже начали грязнить святое дело. Вы знаете об этом, дон Сильва?

— Да, — кивнул гасиендеро, и мрачное облако затуманило его лоб.

— Кровь мирных испанцев уже пролита, — продолжал погонщик мулов, — а единственной опорой святого дела является в нашей провинции этот негодяй Антонио Вальдес…

— Антонио Вальдес! — воскликнул капитан. — Как, вакеро моего отца?

— Он самый, — отвечал дон Сильва. — Дай Бог, чтобы он вспомнил, как гуманно обращался с ним его господин.

— Неужели вы думаете, что мой отец, симпатии которого к восставшим всем известны, может подвергнуться какой-нибудь опасности? — с беспокойством воскликнул офицер.

— Я не думаю, поскольку его убеждения достаточно известны.

— Скажите, Валерио, сколько всадников у этого Вальдеса? — спросил дон Рафаэль.

— Около пятидесяти; но его отряд недавно должен был получить значительное подкрепление.

— Дон Сильва, — сказал офицер взволнованным голосом, — это известие заставляет меня ускорить мой отъезд из вашего гостеприимного жилища. Когда отцу угрожает опасность, — обратился он к Гертруде, — сын должен быть при нем! Не правда ли, донья Гертруда?

— Конечно! — отвечала молодая девушка тихим, но твердым голосом.

Наступила долгая пауза; какое-то тяжелое предчувствие овладело всеми в гостиной. Убийственное дыхание междоусобной войны уже носилось в воздухе.

Валерио первым прервал затянувшееся молчание. Его глаза горели вдохновенным огнем, как у древних пророков, устами которых говорил Бог.

— Сегодня утром, — сказал он, — смиренный служитель Божий, скромный священник, оставил вас, чтобы предложить бойцам за свободу поддержку своими молитвами; теперь такой же смиренный человек расстается с вами, чтобы отдать братьям свою жизнь. Молитесь за обоих, прекрасная сеньорита, — продолжал он взволнованным голосом, обращаясь к Гертруде, — и, может быть, Всевышнему снова угодно будет показать, как поднявшаяся из праха и пыли рука наводит ужас на сильных мира сего.

С этими словами он почтительно пожал протянутые ему руки и, сопровождаемый Сильвой и Рафаэлем, вышел из комнаты.

Долго еще смотрели оба с террасы на погонщика мулов, который во главе своего стада шел по дороге в Оахаку, как вдруг неожиданный треск ружейного выстрела за гасиендой заставил их вздрогнуть. Они поспешили на двор, где уже собрались люди, указывая на вершину ближайшего холма.

Печальное зрелище предстало перед глазами дона Сильвы и Рафаэля.

На верхнем конце дороги, ведущей из гасиенды Лас-Пальмас в Дель-Валле, лежали лошадь и всадник, убитые или смертельно раненные; человек еще пытался приподняться, лошадь лежала неподвижно.

— Скорее! — крикнул дон Сильва. — Возьмите носилки и перенесите сюда этого несчастного!

Затем он поспешил к капитану, который с быстротою оленя взбежал на вершину холма и уже держал в своих руках голову несчастного, когда хозяин гасиенды, задыхаясь, подбежал к нему.

— Я надеялся, что мое зрение обманывает меня, — сказал офицер с невыразимым беспокойством на бледном лице, — но я узнал его, еще находясь внизу, и теперь вижу, что это старый Родригес, преданнейший слуга моего отца.

Голова раненого, лежавшего без чувств, в самом деле была покрыта сединами.

— Подождите, — велел офицер подбежавшим людям, которые хотели положить раненого на принесенные носилки. — Бедняга не перенесет транспортировки, вся его кровь вытечет из раны.

С этими словами он обвязал раненое плечо своим шелковым носовым платком, так что кровь перестала течь; но все-таки было ясно, что судьба раненого предрешена. Поэтому дон Рафаэль хотел попытаться привести его в чувство, прежде чем переправить в гасиенду, так как во время переноски он мог умереть. А между тем, без сомнения, этот человек привез какое-то важное известие.

Так как один из слуг предусмотрительно захватил с собой фляжку с ромом, то капитану удалось наконец привести в чувство раненого, слегка натерев ему виски и влив несколько капель в рот.

Родригес открыл глаза, и его первый взгляд упал на молодого господина.

— Будь благословен случай, пославший вас ко мне, — прошептал он, — гасиенда Дель-Валле…

— Сожжена?

Раненый сделал отрицательный знак.

— Осаждена?

— Да, — сказал Родригес.

— А мой отец? — спросил капитан, сердце которого усиленно билось.

— Он жив. Он послал меня… к дону Сильве просить помощи… но за мной погнались… пуля… торопитесь… если случится несчастье… Это Антонио Вальдес… слышите? Антонио Вальдес, которого однажды наказали за кражу… и который теперь мстит!.. Живите счастливо… Вы были для бедного Родригеса…

Речь старого слуги становилась все тише и отрывистее, он бросил последний взгляд на своего молодого господина, опустил голову ему на грудь и скончался. Капитан закрыл ему глаза и, пока дон Сильва приказывал положить тело на носилки и снести в какую-нибудь из построек, поспешно вернулся в гасиенду и велел оседлать своего коня.

Отлучка капитана должна была продолжаться недолго, но тем не менее опечалила хозяев гасиенды, в особенности Гертруду. Девушка была безутешна, думая об опасностях, которым подвергался дон Рафаэль, к какой бы партии он ни присоединился. Только обещание капитана немедленно явиться к ней, где бы он ни находился, когда она пришлет ему свой шелковый шарф, несколько утешило ее.

Дон Сильва предложил капитану в качестве провожатых нескольких слуг, хотя шестеро из его дворни, в том числе Косталь и Брут, ушли сегодня к восставшим; но дон Рафаэль отказался.