Томас Бергер - Маленький Большой человек Страница 31

За всё это время никто не проронил ни слова, а Жёлтый Орёл говорил еле слышным шепотом, но когда он умолк, наступила такая пронзительная тишина, словно после страшного крика.

Младший Медведь был, конечно, не прав, но Орёл совершил более серьёзную ошибку. С того самого дня, как я остался жить у Шайенов, ни один из них ни словом не обмолвился о моём происхождении. Даже Младший Медведь, который меня ненавидел, ни разу себе этого не позволил. Об этом просто не говорили — краснокожие твёрдо верили, что эти разговоры приведут к беде, и Жёлтый Орёл сразу понял свою оплошность.

— Я не должен был этого говорить, — сказал он, обращаясь ко мне. — Моим языком владел злой дух.

Я в этот момент как раз натягивал на себя волчью шкуру, которая в дороге болталась у меня за спиной на шнурке; я приладил волчью шкуру мордой себе, на лицо и попытался смотреть сквозь дырочки от глаз. Было темно, и плохо видно, и все вокруг казалось волосатым.

— Я не думаю о тебе плохо, — был мой ответ, — потому что ты недавно живешь в нашей деревне.

— Я не думаю, что сегодня подходящая ночь, чтобы воровать лошадей, — проговорил Тень, и начал было разворачивать своего коня, а остальные забормотали что-то себе под нос, соглашаясь с ним, и последовали его примеру.

— Нет, — сказал Жёлтый Орёл, — это я отпугнул удачу. Она вернётся, если я уеду.

И он вскочил в седло и поскакал в ту сторону, откуда мы приехали.

— Я останусь здесь и буду стеречь лошадей, — с раскаянием в голосе проговорил Младший Медведь, опустив голову. — Вместе с этим.

Он имел в виду меня.

На том и порешили. Ему отдали поводья трёх лошадей, и мне — столько же, а чтобы нас не заметили из деревушки, если вдруг выйдет луна, мы с ним прижались к левому склону лощины, которая глубиной была футов семь или восемь — самый раз, чтобы укрыть и людей, и лошадей. Четверо Шайенов, все — здоровые крупные парни, зашагали через ручей вброд, направляясь в сторону деревни Ворон. Через минуту их было уже не видно, а через две — и не слышно, А вскоре месяц, наконец, выглянул из-за облачка, за которым прятался, и стало чуть-чуть светлее, но ненамного — кусты по-прежнему не отбрасывали тени.

Я сидел в своём волчьем костюме, в котором было тепло, очень довольный, что взял его с собой, и ни капли не жалел, что не я крадусь в эту минуту в деревню Ворон. Ну, а если бы мне пришлось отправиться туда — лучших спутников, чем те четверо, и придумать было нельзя. Як этому моменту начал немного соображать, что Шайены имеют в виду, когда говорят о смерти: я начал понимать, что такое преданность друзьям. Одного я только не мог понять — как это: я умру, а жизнь будет продолжаться без меня?..

Теперь, когда все ушли, Младший Медведь опять начал ныть.

— Напрасно они меня оставили, — ворчал он. — Надо было взять меня с собой. Ты бы здесь один справился.

— А я думаю, — отвечаю я, — что это ты справился бы здесь один, а я мог бы пойти с ними.

— Ты бы испугался, — не унимается он. — Твоей храбрости хватает только на игру. Но Ворон не обманешь. Здесь надо быть настоящим мужчиной.

Он стоял, выпятив грудь колесом, как обычно, хотя уже не был таким крепышом, как раньше, а превратился в долговязого подростка.

Уж не знаю, на что бы я отважился в этот момент, лишь бы не дать этому краснокожему переплюнуть меня. Может быть, бросил бы поводья, да махнул бы рукой на лошадей — раз уж он не хочет их стеречь — и побежал бы во вражеское стойбище вслед за четырьмя Шайенами, чем погубил бы себя и на друзей своих навлек бы смертельную опасность.

А спасся я очень любопытным образом. Вдруг в лощинку сверху прыгает огромный индеец-Ворона — откуда он взялся, не знаю — и своей боевой дубинкой бьет Младшего Медведя по башке — тот так и рухнул без чувств. И все это — в полнейшей тишине, потому как спрыгнул он в своих мокасинах прямо в песок — почти бесшумно, а дубинка об голову Медведя стукнула так тихонько — чок! — словно камушком угодили в пень.

Я и глазом моргнуть не успел, а этот индеец-Ворона уже выхватил нож, а левой рукой изо всех сил тянет Медведя за косички — чтобы скальп сразу отрывался по надрезу.

Я бросился на него — на меня-то он, видать, внимания не обратил, потому как решил, наверное, что Медведь с живым волком разговаривает — для индейца это вполне в порядке вещей. Так вот, бросился я на него, запрыгнул ему на плечи, и вишу, словно на дерево карабкаюсь, потому как роста он громадного, просто чудовище какое-то, и жилистый весь, мышцы железные, а кожа — как дубовая кора. Ну вот, сижу я на нем — и не знаю, что мне дальше-то делать с этим зверем. Из лука уже не выстрелишь — слишком близко, да и бросил я лук, когда прыгал на него. Шарю я рукой у себя на боку — рукоятку ножа хочу нащупать — ищу, но волчья шкура вся перекрутилась, и ничего я теперь найти не могу.

Ну, а Ворона, конечно, не то чтобы стоит и терпеливо ждёт, что я там придумаю. Он плечами только повел, здоровый, чёрт, и сбросил меня — на другой конец лощины. При этом я своим собственным коленом угодил себе в подбородок, в глазах у меня потемнело и — я отключился…

В себя пришёл ровно через секунду, когда лезвие его ножа надрезало кожу у меня над правым ухом и поехало дальше по кругу — к затылку.

Я дёрнулся, и он ножом задел мне кость. А звук при этом такой гнусный, что до самых кишок продирает.

Надо вам сказать, что волосы у меня были, конечно, подлиннее, чем в те времена, когда я жил со своей белой родней, но Шайен не такие длинные, как у краснокожего. По той простой причине, что они у меня от природы растут, как скрученная проволока: стоит мне месяц не стричься, и стану я не похож ни на индейца, ни на белого, ни на мужчину, ни на женщину, а буду смахивать на брюхо того козла, который полежал на своём собственном дерьме. Волосы у меня, да будет вам известно, имбирно-рыжие были, а чем сильнее скручивались, тем темнее становились, а отрастая, приобретали бурый оттенок, а от обильного смазывания бизоньим салом местами отливали зеленью.

Вот потому-то я, как только они до середины шеи дорастали, брал ножик да отхватывал себе причёски — то там, то сям. И вот этот самый Ворона, который уже начал было, скальпировать меня, вдруг на долю секунды усомнился, потому как почувствовал левой рукой что-то не то: явно не шайенские волосы.

А я, словно во сне, словно зачарованный наблюдал со стороны, как мне отрезают верхушку головы, и кровь тёплой струйкой забегает мне в правое ухо. Но то, что он замешкался на мгновение, вывело меня из этого забытья, и я начал лихорадочно соображать. Побороть его я не мог, оружия у меня не было, Младший Медведь, похоже отдал концы; остальные Шайены уже, конечно, в деревне — слишком далеко, чтобы спасти меня, а если я подниму шум — всполошится вся деревня, и нам всем тогда конец. Это был тот самый случай, ради которого Старая Шкура Типи и рассказывал нам, мальчишкам, историю про то, как Маленький Человек дрался с людьми-Змеями.