Сын племени Навахов - Шульц Джеймс Уиллард Страница 6

— Я тоже тебя благодарю. Если бы ты не схватила убийцу за руку, я не успел бы спасти наших мальчиков, — сказал Начитима.

Одинокий Утес подошел к ней и стал ее обнимать, а я мог только выговорить:

— Ты — храбрая. Этого я никогда не забуду.

Келемана очень боялась. Если Огота умрет, его родители и, пожалуй, все кланы зимнего народа потребуют смерти моей, а может быть, и Одинокого Утеса.

— Наших мальчиков мы не отдадим! Я сумею их защитить, — сказал Начитима.

— Времени у нас мало. Придумай, как нам их спасти, — настаивала его жена.

Но в это время прибежала к нам женщина из клана зимнего народа и сказала, что Огота ожил, сидит и ест похлебку.

— Хорошо! Значит, мы можем вернуться на площадь! — воскликнула Чоромана.

— Нет, я и Одинокий Утес останемся дома, а то мы опять попадем в беду, — ответил я.

— После того как ты ударил Оготу, я думаю, что никто не посмеет вас тронуть, — сказал Начитима. — И не годится тебе все время сидеть дома или на крыше. Это похоже на трусость. Возьми этот нож, всегда носи его с собой и в случае необходимости защищайся.

Он протянул мне нож в крепких кожаных ножнах. Я очень обрадовался и привязал нож к поясу. Мы спустились на площадь, к нам подошли другие мальчики и девочки, и мы стали играть. Никто нас не обижал. Набравшись храбрости, я повел наш маленький отряд на площадь зимнего народа, и там к нам присоединились и дети из кланов зимнего народа. Но несколько мальчиков стояли в стороне и выкрикивали ругательства, они называли меня и брата собаками. Однако никто не посмел нас ударить.

С тех пор мы разгуливали по пуэбло так же свободно, как и другие дети. Вскоре в наших играх стал принимать участие и Огота, ни разу не упоминая о том, что произошло между нами. Я понимал, что играет он с нами только для того, чтобы быть с Чороманой, к которой он был очень привязан. В его присутствии я чувствовал себя неловко, так как часто он смотрел на меня с ненавистью. Я хорошо знал, что он ни на минуту не забывает нанесенного мной удара.

Пришла весна. Снег в горах растаял, и я сказал Одинокому Утесу:

— Теперь за нами никто не следит. Путь свободен. Мы можем убежать из пуэбло и вернуться к нашему народу.

— Но я не хочу бежать! — ответил он.

— Я тоже не хочу. Лучше останемся здесь, с нашими добрыми родителями-тэва, — сказал я.

За эти несколько месяцев, проведенных в плену, я очень изменился.

Больше мы ни разу не говорили о возвращении на родину.

Настало время посева. Мы помогали Начитиме засевать поле маисом, пшеницей, семенами тыкв, бобов и сладких дынь. Начитима учил нас чинить ачеквиа — оросительные каналы, за зиму засорившиеся. В ту пору индейцы-тэва еще не получили от испанцев ни плугов, ни сбруи, но несколько лет назад испанцы дали им в обмен на дорогие шкуры лопаты и кирки. Обливаясь потом, вскапывали мы землю, приготовляя ее к посеву, а за работой Начитима рассказывал о порядках и обычаях тэва, казавшихся нам очень странными. Хотя поле и оросительные каналы были собственностью Начитимы, но весь урожай переходил во владение Келеманы. Ей принадлежали также и дом и домашняя утварь, ей принадлежали дети. Так как своих детей у нее не было, мы, усыновленные, считались ее собственностью и были членами ее клана клана Маис, но никакого отношения не имели к клану Начитимы — Бирюзе. Мужчина-тэва был лишь работником и помощником своей жены, ей принадлежало все, а ему — только одежда его и оружие. Не так было у навахов: мужчине-наваху принадлежали дети, жена, дом и вся домашняя утварь.

К концу посева мы часто слышали пение, доносившееся из кивы на нашей площади. Нам сказали, что шаманы молят всевышних ниспослать обильные дожди. Когда же посев был окончен, мужчины и женщины в нарядных одеждах вышли из кивы: их сопровождали старики — барабанщики и певцы. У всех мужчин на куртках были вышиты белые и красные зигзаги — символ молнии. Такие же зигзаги я увидел и на их мокасинах. Ноги они вымазали черной краской. Все женщины надели одинаковые синие платья из материи, вытканной их мужьями, а головы покрыли уборами из кожи бизона. Уборы были разрисованы символическими изображениями дождя и облаков и украшены орлиным пухом. Мужчины несли трещотки из бизоньих зубов, а женщины — маленькие еловые ветки.

Начался священный танец. Процессия несколько раз обошла вокруг кивы. Мужчины потрясали в такт трещотками, а женщины — ветвями. Изредка ветер сдувал клочок пуха с головного убора какой-нибудь женщины, и пух поднимался к небу.

— А! Смотрите! Он поднимается! Он несет наши молитвы в синее небо! — кричал шаман, и народ ликовал.

Торжественный танец и пение произвели на меня глубокое впечатление. Мне захотелось стать настоящим тэва, получить право входить в киву и участвовать в обрядовых плясках. Но одна мысль меня смущала: я боялся, что тэва никогда не примут наваха в свою среду.

Когда окончилось празднество, я поделился своими опасениями с Начитимой. Он взял меня за руку, подозвал брата и повел нас обоих к старому летнему кацику. Ему он передал мои слова. Кацик ласково посмотрел на нас, потрепал меня по плечу и сказал:

— Начитима усыновил вас обоих. Вы — тэва, дети Начитимы и Келеманы. Делай добро, старайся всегда поступать хорошо, и ты получишь право входить в киву, а со временем примешь участие в совещаниях наших старшин и воинов.

Его слова сделали меня счастливым. Я побежал домой, чтобы обо всем рассказать Келемане. Слезы выступили у нее на глазах; она поцеловала меня и прерывающимся голосом сказала:

— И ты и Одинокий Утес — мои сыновья. Я вас сделала настоящими тэва, и мой народ должен принять вас в свою среду.

— Больше всего хотел бы я посещать киву, петь древние песни и войти в Совет воинов и мудрых старшин! — воскликнул я.

Начитима, только что вошедший в комнату, услышал мои слова.

— Твое желание исполнится, когда ты вырастешь, — сказал он.

— Хорошо! Мой отец был великим воином, и я буду таким, как он!

— Нет, ты не будешь грабить и убивать других индейцев. Воины-тэва сражаются только с теми, кто их обижает.

Его ответ удивил меня и разрушил мои планы, так как я мечтал стать вождем и совершать набеги на команчей, койова и другие племена прерий.

— Хорошо, я буду воином-тэва. Но когда же? — спросил я.

— Ты еще мал. Посмотрим, что будет через несколько лет, — ответил он, и этим ответом мне пришлось удовольствоваться.

В наше пуэбло часто приходили индейцы из Намба, Тезука, Похоака и других пуэбло тэва. От них мы узнали, что несколько воинов из этих селений ушли на охоту и домой не вернулись, исчезли две женщины из Намба и одна из Тезука. Тэва думали, что их убили навахи, которые мстили за страшное поражение, нанесенное им прошлым летом. Небольшие отряды навахов рыскали в окрестностях пуэбло, подстерегая индейцев-тэва. Охотники не отваживались уходить в горы; вот почему в селениях не хватало мяса и истощился запас орлиного пуха для молитвенных палочек.

Эти слухи повредили и мне и Одинокому Утесу. Мужчины и женщины стали косо на нас посматривать, а один индеец из соседнего селения сказал Начитиме:

— Ты должен убить, а не прикармливать этих собак навахов.

Это услышала Келемана. Она подбежала к нему и, погрозив кулаком, крикнула:

— Не смей обижать моих мальчиков! Они — такие же хорошие тэва, как и твои дети! Не вмешивайся не в свое дело, и уходи из моего дома!

Индейцу показалось, что она хочет его ударить, и, пятясь, он вышел из комнаты. Когда он спускался на площадь, дети, игравшие с нами на крыше, дразнили его и смеялись, но нам с братом было не до смеха.

— Не обращайте внимания на его слова, — сказал Начитима. Поступайте так, как советует вам ваша мать и я, и когда-нибудь он будет хвалить вас, а не бранить.

Летом и Одинокий Утес и я много работали; научились вскапывать землю, сеять, сажать, полоть и собирать жатву. Когда настала осень, мы запасли дров на всю зиму. Прошла зима, и мы, первые во всем пуэбло, вышли на работу в поле и стали готовиться к весенним посевам. Пролетело еще несколько лет, а мы с Одиноким Утесом росли, работали, играли и привыкали к обычаям тэва. Люди, приходившие из других пуэбло, по-прежнему смотрели на нас недружелюбно. Их примеру следовал кое-кто из нашего пуэбло, главным образом члены кланов зимнего народа. От Чороманы мы узнали, что мать Оготы постоянно распускает о нас дурные слухи, ссылаясь на лживые слова своего сына.