Карл Май - Белый брат Виннету Страница 71

Он стоял в десяти минутах ходьбы от лагеря и смотрел на луну. Густая, мягкая трава заглушала мои шаги, хотя я и не старался приблизиться незаметно. Видно, старик был погружен в глубокие раздумья, потому что только когда я подошел к нему, он резко повернулся и направил на меня револьвер.

— Тысяча чертей! Кому и зачем понадобилось красться за мной? Хотите получить пулю?

Судя по тому, что Олд Дэт не сразу узнал меня, его мысли были слишком далеко.

— Ах, это вы! — воскликнул он наконец, словно с трудом очнувшись от тяжелого сна. — Еще немного, и вы получили бы пулю в живот. Я ведь на самом деле принял вас за лазутчика. Почему вы не спите?

— Мне не дают покоя мысли о Гибсоне и Олерте.

— Не тревожьтесь по пустякам. Завтра они будут в ваших руках. Но больше я вам ничем не смогу помочь. Мне придется остаться на бонансе.

— Нам придется расстаться? Но почему? Это тайна?

— Да.

— Ну что же, я уважаю ваши чувства и не хочу надоедать вам. Я слышал ваши вздохи и подумал, что смогу чем-то облегчить ваши страдания, сэр. Простите меня, ради Бога. Спокойной ночи.

И я повернулся, чтобы уйти. Но не успел я сделать и трех шагов, как услышал голос Олд Дэта:

— Не уходите! Вы правы, я страдаю, глубоко и искренне. Я знаю, вы умеете молчать и не станете судить меня слишком строго, поэтому я расскажу вам, что меня гнетет.

Он взял меня под руку и медленно повел вдоль ручья.

— Что вы вообще думаете обо мне? — неожиданно спросил он. — Что вы думаете о человеке, которого зовут Олд Дэт?

— Вы человек чести, за что я вас люблю и глубоко уважаю.

— А случалось ли вам когда-нибудь совершить преступление? Я говорю не о непослушании или яблоках, украденных в чужом саду, а о настоящем преступлении, за которое надо отвечать перед судом?

— Слава Богу, пока нет, и надеюсь, что и в будущем совесть моя будет чиста перед людьми.

— Я вам завидую, сэр, вы счастливый человек. Совесть, ежедневно грызущая душу, — вот самое страшное и суровое наказание.

Его слова и тон, которым он их произнес, тронули меня до глубины души. Безусловно, этот человек страдал, неизвестное мне преступление тяжелым камнем лежало на его сердце, иначе он не стал бы говорить с такой скорбью. Я молчал, зная, что никакие мои утешения не смягчат его боль. Прошло несколько долгих минут, пока он не заговорил опять:

— Я доподлинно убедился, что высшая справедливость существует и что страшнее суда присяжных — суд, творящийся в душе человека и напоминающий днем и ночью о содеянном. Может быть, если я расскажу вам все, мне станет легче. Но почему именно вам? Несмотря на вашу молодость, вы снискали мое доверие и уважение, кроме того, я предчувствую, что завтра случится что-то, что помешает мне покаяться.

— Что с вами, сэр? Неужели вы думаете о смерти?

— Мне в самом деле кажется, что скоро я умру. Но меня пугает не это. Я должен успеть вернуть долги… Вы слышали, что гамбусино рассказал о некоем Фреде Хартоне? Что вы скажете о его брате?

— Ветреный и беспечный молодой человек.

— И только-то? Вы слишком снисходительны. Уверяю вас, беспечность хуже любого порока, так как злодея видно издалека, и все его избегают, а беспечные люди, как правило, приятны и благовоспитанны, и никто их, на свою беду, не сторонится. Поэтому беспечные люди опаснее. Вот и я никогда не был отъявленным злодеем, нет, я был лишь беспечным молодым человеком. Генри Хартон, разоривший своего брата, это… я!

— Но ведь вы носите другое имя!

— Конечно! Я опозорил свое имя, и мне пришлось взять другое. Еще при первой нашей с вами встрече я сказал, что матушка моя указала мне путь к счастью. Увы я поддался легкомыслию. Мне хотелось быстро и без трудов заработать миллионы, и я пустился в авантюры и вскоре потерял и наследство, и доверие компаньонов. Тогда я стал золотоискателем. В Калифорнии вспыхнула золотая лихорадка, я помчался туда, полгода рыскал по всем расщелинам, и удача улыбнулась мне. Но я уже стал страстным игроком и в считанные дни спустил в карты все: я поставил сто тысяч в надежде сорвать банк и удвоить состояние, и проиграл. Тогда я уехал в Мексику, где стал гамбусино. Мне снова повезло, и снова я все потерял за карточным столом. Я стал курить опий и превратился в живой скелет, хотя до этого у меня было телосложение не хуже вашего. Дальше так продолжаться не могло, люди сторонились меня, а собаки лаяли, стоило мне выйти на улицу. И тогда я случайно встретился с братом. Он узнал меня и взял к себе в дом. Лучше бы он отвернулся от меня и оставил подыхать в опиумном чаду! Он уберег бы себя от несчастья, а меня — от угрызений совести!

Олд Дэт умолк. Мне стало жаль его.

— Первое время я вел себя как подобает, — с горечью продолжил старик. — Брат поверил в мое исправление и предложил место в своем магазине. Но страсть к игре лишь притаилась во мне, чтобы в один несчастный день вспыхнуть с новой силой. Я взял деньги из кассы, хотел заставить удачу послужить мне! Я подделывал векселя, а деньги проигрывал в карты, и когда я понял, что мне никогда не отыграться и не вернуть брату деньги, трусливо сбежал. Фред оплатил поддельные векселя и стал нищим. Его жена не вынесла позора и умерла, а сам он забрал маленького сынишку и покинул Сан-Франциско. А я снова подался на поиски золота, напал на жилу, разбогател и вернулся, чтобы отблагодарить брата и помочь ему в беде, в которую сам же его и вверг. Но брата в городе уже не было. Страшное известие и запоздалое раскаяние заставили меня начать новую жизнь. Я забросил игру в карты, опий больше не курю, разве что изредка позволяю себе пожевать его с табаком. С тех пор я ищу брата по всем Соединенным Штатам, но безрезультатно, и только сегодня для меня блеснул луч надежды… Вот и все, что я хотел вам рассказать. Можете отвернуться от меня, я заслуживаю самого строгого осуждения.

Он отпустил мою руку, сел в траву и закрыл ладонями лицо. Я стоял рядом, терзаемый самыми противоречивыми чувствами. В конце концов он вскочил на ноги, пристально посмотрел на меня и спросил:

— Вы все еще здесь? Разве я вам не омерзителен?

— Омерзителен? Нет, мне искренне вас жаль. Вы много грешили, но и наказаны были по заслугам и в полной мере. Я не вправе осуждать вас, тем более, что вы чистосердечно раскаялись, а я и сам грешен, как все смертные, и не знаю, какие искушения готовит мне жизнь.

— Вы правы, жизнь наказала меня в полной мере. Бог мой, разве существует что-либо громче голоса совести человека, осознающего всю тяжесть собственной вины? Я обязан вернуть долг чести и исправить зло, насколько это теперь возможно. Я наконец-то увижу брата, но у меня такое чувство, словно солнце для меня взойдет завтра уже не на этой земле… Однако я хотел просить вас об одной услуге.