Разбойничьи Острова - Яна Вальд Страница 10

— Никогда прежде, Мудрые, я так не поступала. У моих старших детей уже растут свои дети. Я рожала десять раз, и с каждым годом это все тяжелее. Что, если в одиннадцатый я умру?

Возможно, позади зелени открылись ворота или калитка. Гроздья желтых цветков чуть задрожали, чуть шевельнулись хвойные лапы дерева Мары. Островитяне умели бесшумно двигаться. Жрицы владели этим искусством настолько, что их появление казалось чудом. Перед Цианой замаячило синее платье.

— Молись Матери Дэе, — произнес голос над головой женщины. Кэв под боком восторженно прошептал "Рыбки!" и потянулся к серебряной вышивке на подоле Жрицы. Мать машинально дала ему по рукам. — Ты крепкая женщина, — говорила Мудрая, которую все привыкли звать Медуза. Она была так стара, что все успели забыть, имя это или прозвище. — Твой младший уже говорит и не сосет молоко, скоро ты отдашь его Острову Леса. Тебе рано еще быть засохшей лозой. Кто знает, быть может, одиннадцатый ребенок будет тебе дороже остальных?

— Они все мне одинаково дороги, — сказала Циана, но спорить не посмела. Поклонилась и пошла обратно. Маленький Кэв из всего сказанного понял, что скоро не будет самым младшим.

Мудрые правы, рассудила Циана. Злое дело — оборвать чью-то жизнь, а ей доводилось делать это в юности чаще, чем хотелось. “Незачем поступать с моим ребенком, как с регинцами”, — решила Циана и в очередной раз подчинилась долгу.

Позже к Старухам явилась другая женщина из той же деревни, но в синем платье Жрицы. Совсем юная Стражница Ворот, лишь недавно сменившая Белые Ленты на Синие, жреческие, Тина, дочь Круды и Нависа, услышала приговор:

— Твои бедра слишком узкие. Дитя застрянет и убьет тебя.

Тина была тоненькая и щуплая, угловатая и бойкая — особенно, когда упоминали ее рост. Казалось, всю отпущенную длину ее тело потратило на волосы — угольно-черные, они с бешеной яростью вились, жесткие, неподвластные даже ветру на Море, не то что гребню. За девушкой словно повсюду следовал густой водопад из смолы. В рейдах она бывала отчаянней иных здоровых громил, и гордилась этим. А наставники гордились Тиной как шедевром Острова Леса: даже такую пигалицу можно воспитать правильно! Достигать и не жаловаться — вот чему ее научили хорошо. Тринадцать из своих шестнадцати лет она провела на Острове Леса, не помнила давно умерших родителей, почти не знала иной жизни, кроме детской общины. Она выбрала жизнь Жрицы. Значит, у нее не будет иного супруга, кроме Алтимара. А дети ее должны родиться от таинств при полной Луне, когда Жрицы пируют на берегу с богом Моря.

— Я дала клятву служить Островам и быть плодоносной! — заспорила Тина.

— Ты не давала клятвы умереть без всякой пользы, — возразили Старухи. — Боги знают, как ты смела во время рейдов. Но не каждая создана быть матерью.

Дельфины

Этот берег отчего-то называли Берегом Чаек, хотя водились они на Островах повсюду. Это была большая (но не самая большая на Островах) деревня. Тэру приучены были ничего не считать своим. Земля и виноградники, скот и лодки принадлежали Общине. Региния делила людей на молящихся, трудящихся и сражающихся. Людей и деревьев на Побережье всегда было больше, чем на Островах. Но разбойникам, как и их врагам, приходилось сеять и жать, полоть и молотить, косить и пасти. Поэтому трудились, как и сражались, вместе, чередуя обязанности. Хлеб и улов делили по слову старейшины. О сиротах и немощных заботились всей деревней. Никто не голодал, никто не ютился в покосившейся хижине — кроме дэрэ, конечно. В хороший год посланцы Отцов-Старейшин шли по домам и забирали столько излишков, сколько считали нужным. В год саранчи и засухи зерно из амбаров Совета раздавали людям. Циана вернулась на Берег Чаек, домой, и мужу сказала, что их одиннадцатое дитя появится на свет по воле Дэи и Медузы. Вернулась и Тина несколько дней спустя, когда кончился ее черед петь перед Воротами. Мудрые дали ей отвар. Велели выпить перед грядущим Полнолунием, чтобы семя бога не стало в ней ребенком. Тина вылила отвар в Море. Она никогда не отступала перед опасностью. И ненавидела приказы.

Много слухов потом ходило о первом для Тины Обряде. Шептались о предсказание. Будто бы гадание обещало Жрицам, что родится на Островах великий воин. Она быстро поняла, что боги благословили ее, и возгордилась милостью Алтимара и своей смелостью. Молоденькая Жрица, единственная в деревне, не имела близкой родни и жила одна. С соседками она держалась колючим морским ежом, а с соседями начала флиртовать, едва сняв Ленты. Никто не заметил ее секрет. Как и всегда, Тина выходила на лодке за летним зубастиком и сар-рыбой; упражнялась с оружием; вместе с другими женщинами таскала тяжелые ведра морской воды к сушильным котлам, где вода испарялась, оставляя соль. Растущий живот она прятала под одеждой не по размеру. Дитя в ней жило, как звереныш, без человеческой души, потому что Тина не могла просить кузнеца выковать Акулий кинжал ее ребенку. После месяца жатвы пашня заснула под беспощадным солнцем. Деревня снаряжала корабль, мужчин и молодых женщин летом останется дома не больше трети. Накануне рейда Жрица нарочно проколола руку рыбьей костью, чтобы остаться дома. Хвалила себя за находчивость, тихонько смеялась над Старухами из Святилища. Родить она решила тайком и тогда уже предъявить Мудрым живое и здоровое дитя Алтимара как победу над их приказами.

Она не испугалась, когда воды отошли до срока, даже обрадовалась, что небольшой еще плод родить легко. Что дитя Алтимара, даже недоношенное, выживет, Тина не сомневалась. Она ходила кругами по дому, пока могла, потом каталась по кровати, выгибалась так и сяк, убедилась, что нет позы, в которой схватки хоть сколько-нибудь менее ощутимы. Боль рождения оказалась унизительной и бесконечной, не сравнимой с поркой, с застрявшей в теле стрелой, со сломанной костью — Тина-то была уверена, что терпеть умеет. Долго еще она торговалась со своей гордостью и медлила позвать на помощь, а ребенок будто ломился в закрытую дверь. Солнце село и встало вновь — Тина сдалась. Из соседок выбрала очень милую и веселую женщину по имени Ава, и пообещала себе открыться только ей. Кажется, только с Авой эта упрямица еще не успела рассориться.

Она встала — и свалилась, придавленная болью и тяжестью. День был в разгаре. По соседним дворам шагали лишь злобные гуси. Не ушедшие в