Владимир Гораль - Приключения моряка Паганеля Страница 11

Глава 11. Таинственный остров

Заслушался я боцмана и даже подскочил на перекладине трапа от неожиданного звука, донесшегося сверху из нашей штурманской рубки. Звук был такой, какой издаёт велосипедный тренькающий звонок, только гораздо резче, явно рассчитанный на удар по нервам вахтенной службы. В то же время на сигнал судовой тревоги он не походил совершенно.

– Что это там? – встрепенулся Бронислав Устиныч и по скобам, приваренным к металлу судовой надстройки, ловко и быстро забрался на левое боковое крыло капитанского мостика, откуда, толкнув массивную дверь, вошел в рубку.

Я не удержался от соблазна и последовал его примеру. Выражаясь литературным штампом, в рубке царил таинственный полумрак. Неяркий свет исходил только от небольшой лампы на подвижном креплении над штурманским столом. Траулер наш, как я уже говорил, помещён был под скалистый навес наподобие каменной ниши, словно игрушечная модель кораблика в полуоткрытую пасть исполинского изваяния неведомого каменного зверя. Оттого в пределах нашего судна было достаточно темно. Наружный естественный свет, несмотря на молодой полярный день, яркостью нас и наш остров тоже не баловал. Недавно пронесшийся ураган Кашуту разогнал облака и дал погулять полярному солнышку, но уже менее чем через сутки северные широты напомнили о том, что мы не у Санта-Крус-де-Тенерифе, а у немного другого острова, и небо вновь заволокло привычной серой пеленой низких облаков. Итак, в штурманской рубке что-то происходило. Когда я перешагнул через комингс и вошел внутрь, неприятное треньканье внезапно прервалось – это второй штурман Алексей Иваныч щелчком выключил звуковой тумблер донного эхолота. Только что прекратившиеся звуки издавал мой старый знакомец, тот самый, с силуэтом субмарины на светящейся застеклённой панели самописцев. Тот самый, который вдохновил краснолицего норвежского майора Свенсона, мастера художественного свиста, на исполнение музыкальной увертюры о жёлтой подводной лодке.

– Ты прикинь, Устиныч! – с удивлением и тревогой в голосе заговорил вахтенный штурман Алексей Иваныч. – Решил я, как положено на стоянке, донник прогреть, самописцы там протестировать… ну, всё, как обычно. Включил. «Ну, – думаю, – пусть пока покапает, постучит по дну, пока я на вахте». Ну, он у меня всегда включен, люблю этого старичка, он мне нервы успокаивает своим БИП-БИП. Бибикает, как наш первый спутник. А он вдруг взял и растренькался, как велосипед почтальона. Я с ним в эксплуатации не первый год, и ни разу такого трезвона не слышал. Он, когда под ним косяк рыбы проходит, свое БИП-БИП учащать начинает и, чем плотнее косяк, тем чаще. Но главное, мать его ити, ты глянь, что он самописцами начертил, сколько туши извел!

Штурман и боцман с озадаченными лицами наклонились к зеленоватому свечению экрана донного эхолота. Я, охваченный неуёмным любопытством, тоже, привстав на цыпочки, полез глядеть на художества самописцев через спины впереди стоящих.

– Ты ещё на шею мне влезь, гусь лапчатый! – нервно дернув лопатками, пробурчал второй помощник. Однако мне удалось разглядеть освещённый экран, где весь низ листа рабочего поля самописцев был сплошь покрыт чёрной лоснящейся тушью.

– Если это косяк, – усмехнулся второй помощник, – то не иначе рыбка нашла себе бочку на несколько тысяч тонн, упаковалась в неё и таким манером путешествует под морскими просторами.

– А что, здесь под нашей шхерой и вправду глубина около двухсот метров? – с удивлением осведомился боцман.

– Такое бывает, – ответил штурман. – Остров этот древним, давным-давно потухшим вулканом образован. Где-то были разрывы дна, взрывы при выходе раскаленной лавы в морскую воду, отсюда резкие перепады глубин на береговом шельфе.

– Ну, что тут у вас опять за хрень? – за нашими спинами тучный, раздражённый и одышливый, стоял, выставив вперёд седую, кудлатую бороду наш невезучий капитан Дураченко. Вахтенный штурман принялся объяснять диспозицию, правда, уже без всяких эпитетов. Владлен Георгиевич слушал с заметно возрастающим вниманием.

– А ведь это, господа-товарищи, вполне возможно – наша удача под нами проплыла и где-то рядом таинственно пристроилась, – заявил он с новой надеждой в голосе.

– Да нет, Георгич, похоже, объект этот подводный, наутилусообразный на выход из нашей шхеры в море проследовал, – заметил второй помощник Владлена.

– А ты что здесь забыл? – Капитан посмотрел на меня через плечо и махнул рукой в сторону выхода. – Иди к трапу, вахту неси, – в его интонациях уже не было ни злости, ни раздражения. Я спустился вниз на своё вахтенное место. Через небольшое время ко мне вновь присоединился боцман.

– Так что это было? – нетерпеливо прервал я затянувшееся, как мне показалось молчание.

– Наутилуc! – Устиныч усмехнулся в седые усы. – Ты что, Жюль Верна не читал? Роман «Таинственный остров» помнишь? Ну, так тут у нас под Медвежьим крылом тоже, брат Паганель, приключение происходит, – Боцман пребольно хлопнул меня по плечу своей тяжелой, медвежьей лапой.

– Осталось только дождаться явления капитана Немо, – несколько раздосадованный неуместными, как мне показалось, шутками, отметил я.

Устиныч перестал улыбаться и посмотрел на меня с прищуром, что выражало у него работу мысли, и заявил:

– А знаешь, парень, ты ведь и сам не понимаешь, что случайно попал сейчас в яблочко. – Я озадаченно уставился на него. – Больше скажу, – продолжил Друзь. – Сдаётся мне, что явление капитана Немо на его таинственном острове уже состоялось.

Напрасно я пытался разговорить боцмана. Устиныч молчал так, как не молчал бы, будь он на самом деле тем старым говоруном, каким мог иногда казаться. Его шутка о таинственном острове, Наутилусе и капитане Немо мне ничего особо не прояснила и вообще показалась на тот момент пустым снисходительным трёпом бывалого морского бродяги с наивным салажонком.

– А что, эскимосы и урсусы нам больше без интереса? – перешёл он на свой обычный говорок и сразу превратился в привычного, и оттого более симпатичного мне Устиныча. Отхлебнув из кружки свежезаваренного чаю, боцман продолжил прерванный рассказ: – Помню, что когда вернулись мы на судно, капитан наш махонький и дядя этот министерский в шляпе решили провести общесудовое собрание экипажа. Ну, как и ожидалось от наших неизбалованных работяг, все предложения по поводу валютных выплат прошли, как говорится, «на ура». Тем паче, что начальство, как правило, не делает предложений, от которых можно отказаться. Министерский, довольный тем, что всё прошло гладко, распорядился выдать, как он выразился: «Положенную экипажу в порту захода валюту. Из расчета 2,5 доллара в день на десять дней стоянки». Выходило 25 долларов на одну забубённую матросо-мотористскую личность. Да и товар всякий колониальный, вроде джинсов-техасов, штанов этих ковбойских, по которым нынешний молодняк с ума сходит, на этот четвертной можно было, сторговавшись в лавке с хозяином, целых две пары купить. Я тогда пару техасов купил себе для работы. Им, как робе, сносу нет. Ну, а в Мурманске заведующий складом такелажным Вахтанг Шавлович, как узрел меня в них, так прицепился хуже рыбы-прилипалы: «Вах, – говорит, – как брата прошу – продай „Ливайс“! Сын Георгий день и ночь клянчит „купи“ да „купи“! Заболел штанами биджо[15] и отца с ума свёл совсем». Я отвечаю: «Ты чего, Шавлович? Они мной второй месяц ношены-переношены, все в краске-сурике». А он мне: «Ничего, брат боцман, не беспокойся. В скипидаре-растворителе отстираю, линялые даже моднее. Устиныч, очень прошу – бери 100 рублей! А то умру от темперамента – на твоей совести будет, батоно[16]!» Ну, я же не фарцовщик-барыга какой… денег не взял, а на складе у Вахтанга такелажем дефицитным разжился, такелажными блоками лёгкими немецкими, ГДР-овскими… так о чём это я? – Боцман потряс стриженной седой головой, как бы ставя мысли на место. Мне на миг показалось, что он сейчас не так уж увлечён собственным повествованием. Скорее, его все ещё занимало недавнее странное происшествие с донным эхолотом, а точнее – загадочные показания его самописцев.

– Ну, я и говорю, – продолжил он. – К вечеру получили мы от начальства на руки паспорта моряков и на берег гренландского Готхоба сошли, как в песне, одиннадцать советских моряков.

Глава 12. Нуук

– Кстати тогда, – продолжал рассказ боцман, – клеша снова в моду входили, и мурманские менты частенько именовали наших морячков клёшниками. И опять, как в песне, идём мы большой, тёплой компанией по Нууку…

Устиныч негромко пропел хрипловатым баритоном:

– Идём сутулимся по узкой улице, а клёши новые ласкает бриз…

Лето как-никак, хотя и полярное. Особых достопримечательностей в гренландской столице не замечалось, да и городом это трудно назвать, скорее посёлок. Одна улица, дома всё деревянной постройки в один, два этажа. Более всего этот городок Нуук походил на города Дикого Запада из американских вестернов. Складывалось такое смутное впечатление, что из ближайшего салуна вот-вот вывалится компания подгулявших ковбоев в широкополых шляпах и начнет от избытка своих ковбойских чувств палить в воздух из огромных длинноствольных кольтов. Однако смотрим в низине новостройка – длинный дом на сваях, пятиэтажный и современный – из стекла и бетона, прям дворец посреди хижин. Как и наш родной заполярный Мурманск, располагался этот Нуук-Готхоб не на равнине, а на самых натуральных, привычных нам, северянам, сопках. Оттого, как и наш Мурманск, – правда, Мурманск что Нью-Йорк по сравнению с этим городком, – был покрыт этот Нуук широкими крутыми, деревянными лестницами, как корабль трапами. Так что особо не нагуляешься по лестницам этим. А нам молодым всё это не мешало, и лестницы мы эти перемахивали без одышки, как у себя дома. Идём мы себе и навстречу разный народ местный. Датчан-европейцев много, в основном понятно – мужики, но и дамочки попадаются. И те, и другие одеты по мужицки – в штанах-джинсах по летнему делу, да куртках-кухлянках или во всепогодных «алясках», собачьим мехом подбитых. Эскимосы – те с фантазией. Смотрим – сидит на крыльце бабка, длинной трубкой дымит. На голове платок пёстрый, китайский, с драконами, и сверх того – советская полковничья папаха из серой мерлушки. Пригляделись, а на папахе той сзади ценник картонный с надписью ВоенТорг. Ну, говорю, ребята, не первые мы тут, не первые. Да уж какие там первые! Выруливает из-за поворота и прёт на нас, подпрыгивая на ухабах… кто бы ты думал! Нет, не иномарка какая-нибудь, а новенький наш «Москвич 412». За рулём раскосый парень лет 25-ти. Машина несётся километров под 100, и это не германский автобан какой-нибудь, нормальная ухабистая дорога. Гляжу – мать моя! На дороге, прямо посредине, дитё местное в пыли копошится, – годов двух, не боле. «Ну, – думаю, – пропадёт карапуз, сшибёт его лихач этот!» Ну, и как-то само собой получилось… скакнул я, как кенгуру австралийский, метров на пять вперёд, ребёнка схватил и вместе с ним сальто-мортале изобразил. Вместе в сторонку и укатились. Дитё перепугалось, орёт. Народ из домов выскочил. Мамка непутёвая малого своего у меня выхватила и бежать, да и наши все подоспели, суетятся. А этот автогонщик нуукский на «Москвиче» – он не затормозил, нет. Понимал, видать, что его на такой скорости занесёт и по инерции вверх колёсами перевернёт. Он и впрямь водилой классным оказался. Управляемый занос мастерски исполнил и машину плавно кормой вперёд поставил. Я, правда, сгоряча мастерства его не оценил, да и обложил трехэтажным текстом при всём гренландском народе. Парень этот понял, что ругаюсь я и в душу, и в мать… да и тюлень бы понял. Стал он умиротворяющие жесты делать – успокойся, мол, и говорит что-то. Сначала на английском, потом на датском. Поостыл я малость, как-никак родная душа – полиглот эрудированный, не дикарь какой. Спрашиваю его наудачу: «Шпрехен зи дойч?» А он мне в ответ: «Я! Я! Натюрлих!» Тут я от умиления совсем успокоился. Похлопали мы друг друга по плечам, и начал я общаться с жителем столицы гренландской – города Нуук. Оказывается, наша русская слава не миновала и такой беломедвежий угол, как столицу эту эскимосскую… – продолжил испивший любимого индийского чая со слоном Бронислав Устиныч. – Представь себе, пригласил меня мой новый приятель по имени Миник, – так он представился, – новое знакомство отметить. Подходим мы с ребятами к местному заведению с новым другом. Салун как салун – прямо из вестерна, а на нём, ты не поверишь, хоть и белый день на дворе, вывеска неоновая сине-голубая мерцает, и буквы наши, русские. Написано там Гагарин, только в конце вместо русской Н латинская N присобачена. Заходим внутрь – обычный кабачок, чем-то на наши мурманские «Полярные Зори» смахивает, только столы без скатертей и не пластиковые, как у нас, а как есть солидные, из морёного корабельного дерева. Дизайн такой. Слово такое новомодное, ты мне напомни, я потом объясню, что оно значит. Заходим мы с нашим провожатым всей честной клёшной компанией, глядим: твою маман! Портрет на стене метровый и на нём – Юра Гагарин в русской рубашке, и улыбается своей знаменитой улыбкой, солнышко наше! Фото цветное, увеличенное, и в углу автограф, – как положено. Сели мы за стол деревянный, длинный такой, со скамьями, как в деревнях наших – все уместились. Официант пиво принес, отменное – датское, куда нашему жигулёвскому. Ну, наш знакомец встал и тост произнёс короткий: «Кашута!» Я-то подумал – что-то вроде нашего русского тоста «за здоровье!» Ан нет, как Миник потом объяснил, это пожелание мужчинам удачной охоты. Так что американцы обмишурились, когда циклон Кашуту пьяной эскимоской выставили… Выпили мы за дружбу советских и гренландских рыбаков, а Миник мне доверительно так и говорит: «Рони…» – это он меня так из Брониславов перекрестил. «Просьба у меня к тебе: пока вы с друзьями в Гренландии, пожалуйста, не называйте мой народ эскимосами. Мы калааллит – люди. А эскимос – это ругательство, означает „пожиратель сырого мяса“. Мы и в самом деле никогда сырым мясом не брезговали, но слово для нас звучит оскорбительно. Так как ты для меня теперь близкий друг – ааккияк, то сделай, как прошу. Я, – говорит, – хочу видеть тебя новым братом, а потому приглашаю тебя поохотиться со мной и с младшим братом моим по имени Нанок, что значит медведь. Пусть будут тому свидетели Килак и Имек – небо и вода, а так же эти большие сильные мужчины, твои испытанные братья, поскольку ты с ними много раз охотился на славную большую рыбу в диком холодном море». Красиво сказал, почти как грузин. Беда, что кроме меня его гренландско-кавказское красноречие, исполненное на языке Гёте и Шиллера, никто из наших не оценил. Я-то, конечно, перевёл, но это всё одно, что Баха напеть. Одно стало понятно – гренландцы-калааллиты народ весьма красноречивый и дружелюбный. «А что, – спрашиваю, а сам на потрет Юры Гагарина киваю, – неужто, когда первый космонавт Земли вокруг света путешествовал, и к вам, калааллитам, в Нуук наведывался?» Он смеётся и говорит: «Нет. Я тогда в Дании, в Университете учился, а Ури (они так Юрий произносят) в Копенгагене королевскую семью навещал, и на приёме во дворце меня ему представили как самого лучшего студента самой большой датской провинции самого большого острова на глобусе. Гагарин улыбнулся и сказал, что видел из космоса Гренландию, и что она самая белая и чистая страна на планете и сверкает под облаками, словно королевский бриллиант». Миник по пути во дворец в газетном киоске открытку с Гагариным в русской косоворотке купил, вот Юра ему автограф и подписал. А когда год назад дядя Миника получил лицензию на открытие заведения, то племянник ему идею с названием и подбросил. Вывеску в Дании заказали, да там с буквами напутали, ну не переделывать же из-за одной буквы. Дорого, долго, да и далековато будет. Что скажешь, – вздохнул Устиныч, – капиталисты – они деловые ребята. Портит людей мир чистогана.