В морях твои дороги - Всеволожский Игорь Евгеньевич Страница 11

«Вот, — решил я, — обучусь, стану матросом, как Фрол, пойду в море, отомщу за отца — и вот так же напишу на торпеде: «За отца».

Я решился и написал письмо. Я писал долго, волновался, составил черновик, потом переписал начисто и отнес в канцелярию. Вот что я написал:

«Дорогой товарищ начальник, капитан первого ранга! Пожалуйста, прочтите мое письмо, потому что я никак не решаюсь сказать вам на словах все, что хочу сказать.

Не сердитесь на меня за то, что я вас прошу. Я очень люблю папу и понял теперь, что его, быть может, больше никогда не увижу. Я ведь знаю, как за ним катера ходили и его не нашли. И папу своего я не могу забыть ни на минуту.

Товарищ капитан первого ранга, я решил вам написать, потому что хочу, чтобы вы меня взяли в юнги. Я обещаю, что буду служить очень хорошо, и научусь стрелять, и буду делать всякую черную работу, какая потребуется. Я хочу жить по правде и, когда вырасту, обязательно буду коммунистом, как папа.

Пожалуйста, товарищ начальник, сделайте как можно скорее, чтобы я мог идти воевать, определите меня на катер.

Пожалуйста, ответьте мне поскорее. Я боюсь, что, может быть, не сумел хорошо написать это письмо.

Я с нетерпением ждал ответа. Фролу я ничего не сказал. Он продолжал относиться ко мне свысока. Еще бы! Я не приводил в базу подбитого катера, никогда не попадал в «вилку» и не умею заказывать себе сны!

Но вот однажды «усыновитель» Живцова, старший лейтенант Русьев, уходил на своем катере в море. Фрол просил, чтобы его тоже взяли в поход.

— Не пойдешь, — отказал Русьев.

Фрол заревел.

— Моряк, а хнычешь! — бросил Русьев сердито. — Позор! Тебе нечего в пекло лезть, вся жизнь впереди…

Он легко вскочил на борт и скомандовал:

— Отдать швартовы!

Катер рванулся и ушел в море.

А Фрол стоял на берегу, размазывая по лицу слезы.

Русьев возвратился на следующий день с подвязанной рукой. Серая рубка катера была пробита снарядами. Когда я вошел в кают-компанию, Русьев рассказывал офицерам:

— Они встретили нас таким огнем, что можно было подумать — ждут целую эскадру. У меня двое выбыли из строя. Самое обидное, что и на этот раз мне не удалось обнаружить нашего Рын…

Тут он увидел меня, поперхнулся и стал усиленно хвалить кока за вкусно приготовленную селедку.

Все обедали молча, мрачные и неразговорчивые. После обеда меня позвал дежурный:

— Рындин, к капитану первого ранга!

Командир соединения что-то писал. Когда я вошел, он поднял голову и сказал:

— А, Никита! Я прочел твое письмо.

Он встал, подошел ко мне и положил на плечо руку:

— Пойдем со мной.

Мы вышли в коридор и дошли до белой двери, к которой была пришпилена карточка: «Капитан 3-го ранга Рындин». Капитан первого ранга достал из кармана ключ и отпер дверь. Можно было подумать, что отец вышел на минуту и сейчас вернется. В каюте знакомо пахло душистым трубочным табаком. На столе лежала раскрытая книга. Слева, как в Кронштадте на «Ладоге», стоял портрет матери. Койка была аккуратно застелена зеленым шерстяным одеялом. На вешалке висела парадная тужурка. На видном месте лежал большой серый конверт, на котором знакомым почерком было написано одно только слово: «Сыну».

— Возьми, Никита, прочти, — протянул мне конверт капитан первого ранга. Он отвернулся к иллюминатору.

«Никита, дорогой мой, любимый сынок! — прочел я. — Я представляю себе, как ты вырос: два года прошло с тех пор, как я расстался с вами. Если бы ты знал, как я ждал вашего приезда! Возвращаясь, я всегда первым долгом спрашивал: «Мои приехали?» Проходили дни, а вас не было. И тем не менее я горячо верю, что вы живы и скоро приедете ко мне. Как я хочу повидать, обнять, расцеловать вас! Но если нам не придется свидеться, помни, сыночек, что ты — сын моряка, внук моряка и правнук моряка. Перед тобой лежит широкая дорога в море. Предупреждаю: не поддавайся легкому соблазну. Конечно, заманчиво сразу же надеть морскую форму, вооружиться автоматом, вместе со взрослыми воевать. Но я считаю, что неуч не может стать морским офицером. Надо учиться и учиться. Твой прадед был рядовым матросом, но лучшим артиллеристом корабля, а потом — комендором на бастионе. Твой дед всю жизнь учился и учился и впоследствии командовал кораблем. Учился и я всю жизнь. Я хочу, чтобы ты, сынок, пошел в Нахимовское училище. Постарайся, Никита, чтобы никто никогда не сказал о тебе худого слова. Рындины — фамилия гордая. Ни прадед, ни дед твой, ни я ее не запятнали. Наше правительство и партия дают тебе возможность стать отличным морским офицером. Так будь же им, будь лучшим в училище, будь настоящим комсомольцем! Флот у нас будет большой, лучший в мире, и велика честь носить звание офицера советского флота. Помни, сынок, что отец хотел воспитать из тебя моряка. И если меня не будет в живых, тебя флот не оставит: ты будешь моряком. Береги нашу маму, она у нас очень хорошая. Будь ей верным помощником в жизни и другом. Помни, что, кроме тебя, у нее никого нет. Желаю тебе большого, большого счастья».

Капитан первого ранга обернулся:

— Я запросил Нахимовское училище и получил ответ, что ты принят. Твоя мама согласна. А ты?

— Согласен, — ответил я, глотая слезы.

— Ну вот и отлично! Тем более, что и мы скоро уходим отсюда, ближе к Севастополю, к Крыму… Завтра утром пойдете с Живцовым на катере. Надеюсь, не посрамите нашего соединения. А мы тоже вас не забудем…

Он пожал мне руку.

Во время ужина в кают-компанию вошли два вновь прибывших в соединение офицера. Они представились Андрею Филипповичу, поздоровались с остальными, и старший помощник кивком головы указал на места отца и Гурамишвили.

Мама жила в маленьком домике на берегу мутной реки. В комнате было очень свежо и сыро. Под окнами плыл туман. Кружились дикие утки. Портрет отца висел над простой железной койкой.

— Он всегда говорил, что хочет видеть тебя моряком, — сказала мама. — Я уверена, он обрадуется, когда узнает, что ты поступил в училище.

Мама удивлялась, что я не хочу есть обед, который она приготовила, а я не мог есть, хотя и очень хотел: сжимало горло, и я потихоньку плакал, когда она выходила за водой или в кухню. Я знал, почему на места отца и Серго за столом сели другие офицеры… Она ничего не знала, и я не смел, я боялся сказать ей правду.

Вечером мама проводила меня к поезду. Дождь лил как из опрокинутого корыта. Фрол явился в последнюю минуту, забрызганный грязью. Он принес жареную курицу:

— Харч обеспечен.

Колокол прозвонил два раза. Мама поцеловала меня и пожала руку Живцову.

Мы поднялись на площадку вагона. Мама осталась на мокрой платформе. Поезд тронулся, а она все не уходила, вся вымокшая, милая мама, и стояла под проливным декабрьским дождем…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Глава первая

Я В УЧИЛИЩЕ

На ночь новички устроились на полу, в пустом классе. За черными стеклами раскачивался фонарь. Укрывшись намокшей шинелью, мы с Фролом доели остатки курицы.

Я постепенно привыкал к Фролу. Мы были однолетки, но он относился ко мне свысока и говорил, что я «в жизни ничего не видал». Я не обижался. Я действительно ничего в жизни не видел…

Отец Фрола, корабельный механик, подорвался на тральщике. Мать убило в Феодосии бомбой. Фрола подобрали моряки с «Грозы», уходившей на Кавказ. Матросы сшили ему флотское обмундирование, Фрол стал членом экипажа «Грозы». Два раза прорывалась «Гроза» в Севастополь. Но когда корабль в третий раз уходил с Кавказа, Фрола послали в город. Вернувшись, он увидел, что «Грозы» и след простыл. Побродив два-три дня по причалам, он познакомился с катерниками. Катерники взяли его к себе. Вскоре Фрол узнал, что «Грозу» потопила подводная лодка; не спасся ни один человек. Мне думалось, что «Гроза» без Фрола ушла не случайно: моряки знали, как опасен их переход; точно так же пожалел Фрола Русьев. Он сказал: «Больше в море со мной не пойдешь. У тебя — вся жизнь впереди».