Горацио Хорнблауэр. Рассказы (СИ) - Форестер Сесил Скотт Страница 12

— По крайней мере, четверть экипажа этого корабля — ирландцы, — продолжал Корнуоллис.

— Речь Маккула для них будет все равно, что искра, брошенная в пороховой погреб.

— Понимаю, сэр, — сказал Хорнблауэр.

Однако же и казни имели свои мрачные традиции. С незапамятных времен приговоренный имел право на последнее слово…

— Повесьте его, — произнес Корнуоллис, — это покажет всем остальным, что их ожидает в случае дезертирства. Но только дайте ему раскрыть рот, — а язык у этого парня подвешен неплохо, — и еще добрые полгода брожение среди матросов нам гарантировано.

— Да, сэр.

— Как вы этого добьетесь — ваше дело, молодой человек. Можете накачать его ромом, — но чтобы он не смог сказать ни слова — ни слова, слышите? — под вашу личную ответственность.

— Есть сэр!

Пэйн вышел из капитанской каюты вслед за Хорнблауэром:

— Вы можете заткнуть ему рот паклей, — предложил он, — со связанными руками он не сможет от нее избавиться.

— Да, конечно, — ответил Хорнблауэр, похолодев от одной мысли об этом.

— Я нашел для него священника, — продолжал Пэйн, — но он — тоже ирландец. Мы не можем рассчитывать, что он посоветует Маккулу держать язык за зубами.

— Да, — кивнул Хорнблауэр.

— Маккул дьявольски хитер. Несомненно, он выбросил все компрометирующие его бумаги до того, как его взяли в плен.

— А что он намеревался сделать? — спросил Хорнблауэр.

— Высадиться в Ирландии и поднять новый мятеж. К счастью, мы его перехватили. К счастью в том смысле, что мы можем судить его за дезертирство и быстро покончить с этим делом.

— Да, конечно, — сказал Хорнблауэр.

— Не думаю, чтобы вам удалось напоить его до пьяна, — продолжал Пэйн, — несмотря на то, что это вам посоветовал сам «Голубой Билли». Трезвые или пьяные — эти ирландцы всегда готовы поболтать. Я дал вам совет получше.

— Да-да, — повторил Хорнблауэр со скрытым содроганием.

Он вернулся в камеру приговоренного, словно сам был осужден на смерть. Маккул сидел на соломенном тюфяке, присланном ему по приказу Хорнблауэра и два капрала корабельной полиции по-прежнему стерегли его.

— Вот идет сама Судьба, — проговорил Маккул с улыбкой, которая выглядела почти естественной.

Хорнблауэр искал и не находил более или менее тактичного способа выполнить возложенную на него миссию, а потому прямо перешел к делу:

— Завтра… — начал он.

— Да, завтра?..

— Завтра вы не должны говорить никаких речей, — пояснил Хорнблауэр.

— Ни слова? И мне нельзя будет попрощаться с земляками?

— Нет.

— Вы отбираете у приговоренного его последнюю привилегию.

— У меня приказ.

— И вы предлагаете его выполнить?

— Да.

— Могу я поинтересоваться — как?

— Например, могу забить вам рот кляпом, — отрезал Хорнблауэр.

Маккул взглянул в его бледное, напряженное лицо:

— На мой взгляд, вы непохожи на настоящего палача, — проговорил он. В следующую секунду Маккула как будто озарила новая мысль:

— Предположим, я избавлю вас от хлопот?

— Каким образом?

— Я мог бы дать слово не произносить ни слова.

Хорнблауэр попытался представить, насколько он может доверять фанатику на пороге смерти.

— О, да, конечно, вы не можете доверять моим голым обещаниям, — заметил Маккул с горечью:

— Если хотите, мы можем заключить сделку. Вы сможете не выполнять свои обязательства, если я не выполню свои.

— Сделку?

— Да. Позвольте мне написать моей вдове. Обещайте мне, что перешлете ей мое письмо и мой сундучок, — видите ли, он имеет некоторую, чисто сентиментальную ценность, — а я, со своей стороны, обязуюсь не проронить ни слова с тех пор, как покину эту камеру до тех самых пор, когда… когда — даже Маккул дрогнул на этом месте:

— Надеюсь, вам достаточно ясно?

— Ну-у, — протянул Хорнблауэр.

— Вы сможете прочитать письмо, — добавил Маккул, — вы уже видели, как другой джентльмен обыскивал мой сундучок. Даже если вы отошлете эти вещи в Дублин, вас вряд ли можно будет обвинить в измене.

— Я должен прочитать письмо, прежде чем приму решение, — твердо сказал Хорнблауэр.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Это действительно казалось выходом из ужасной ситуации. Найти каботажное судно, направляющееся в Дублин, не представит особого труда; всего за пару шиллингов он смог бы переслать письмо и сундучок.

— Я пришлю вам перо, чернила и бумагу, — решился Хорнблауэр.

Потребовалось время и для других, более ужасных приготовлений: протянуть линь через блок на левом ноке фока-реи и проверить, чтобы конец легко скользил в блоке; потравить линь и обозначить мелом на палубе кружок в том месте, где предстояло встать приговоренному; убедиться, чтобы петля легко затягивалась и, наконец, договориться с Баклендом насчет десяти матросов, которым предстояло потянуть за конец, когда придет срок. Хорнблауэр прошел через все это, словно в кошмарном сне.

Он снова спустился в камеру к приговоренному. Маккул не спал; он был бледен, но все-таки заставил себя улыбнуться:

— Видите, как мне было трудно соблазнить музу, — заметил он.

У его ног лежало несколько листков бумаги и, взглянув на них, Хорнблауэр заметил, что они были исчерканы, как если бы кто-то пытался написать стихи. Листки были покрыты многочисленными правками и вставками.

— Но вот и окончательный результат, — сказал Маккул, протягивая Хорнблауэру еще один листок.

«Моя дорогая жена, — начиналось письмо, — мне трудно найти слова, чтобы навсегда проститься с теми, кто для меня дороже всего на свете…»

Хорнблауэру было нелегко заставить себя прочитать письмо до конца. Смысл слов достигал его мозга, словно сквозь густой туман. Но все же — все же это были обычные слова, которые мужчина мог написать своей любимой, которую он больше никогда не увидит. По крайней мере, это было абсолютно ясно. Он заставил себя прочесть строки, которые дышали страстью. Письмо заканчивалось так: «Я написал довольно неуклюжий стишок, который, я надеюсь, будет еще долгие годы напоминать обо мне — тебе, любимая моя. А теперь — до свидания. До тех пор, как мы встретимся с тобой на небесах. Твой верный тебе до смерти муж — Барри Игнатиус Маккул».

Затем следовало стихотворение.

О Небеса! У края бытия Конец всегда печален и нелеп. Как Бабочка пред Искрой жизнь моя Покинет тела бездыханный склеп Вот Силы Тьмы, что за моей душой Охотятся… Ударьте им — и вот Как море вверх — взлетает разум мой Как море вниз — души моей полет О, поверните полный жизни круг О, совершите новый оборот! И в жилах стынет кровь — ужасный звук Из Ада с громом Люцифер встает. Молитесь за меня — мой пробил час Я в лучшем мире ожидаю вас.

Хонблауэр прочитал торжественые строчки и был поражен мрачными образами, которыми они были населены. Он не был уверен, что сам смог бы написать хоть пару связных слов, если бы знал, что всего через несколько часов ему предстоит умереть.

— Адрес на обороте, — произнес Маккул и Хорнблауэр перевернул лист. Письмо было адресовано «вдове Маккул», проживающей в Дублине.

— Теперь вы принимаете мое предложение? — спросил Маккул.

— Да, — ответил Хорнблауэр.

Ужасная церемония свершилась в сером свете мрачного утра.

«Команде  — смотреть экзекуцию!»

Просвистели боцманские дудки и матросы выстроились вдоль бортов. Морские пехотинцы стояли шеренгами поперек верхней палубы. Первое, что увидел Хорнблауэр, поднявшийся на палубу вместе с приговоренным — это масса белых человеческих лиц, сливавшихся в одно огромное бледное пятно. Когда появился Маккул, по рядам прокатился ропот. Вокруг лежали в дрейфе шлюпки с эскадры, набитые вооруженными людьми, которые были присланы не только смотреть казнь, но и, если бы команда «Славы» взбунтовалась, взять корабль на абордаж. Меловой круг на палубе, и Маккул, стоящий в нем. Сигнальная пушка; звук поспешных шагов, когда десять моряков выбирали конец. И Маккул умер, как и обещал — не сказав ни слова…