Дневник одного плавания - Сергей Петрович Воробьев Страница 12

но и реальность такова, что освободившийся от груза пароход здесь больше никто не задерживал бы без серьёзных на то оснований. Так что на всё про всё мне выделялось не более 4-х часов. «Успею, – подумал я, – дополнительного балласта в виде «деда» на багажнике уже не будет, велосипед побежит быстрее, обернусь даже раньше». Капитану о цели моей поездки я, естественно, не сообщил – он мог бы принять меня за безумца.

– Пойду прокачусь по задворкам, – сказал я самым спокойным голосом, – разомнусь перед дорогой.

Я сел на свой зелёный драндулет и покатил. Опять я проделал знакомый мне путь вдоль набережной до старого города и, поравнявшись с мостом, который висел высоко над головой, стал забирать вправо и вверх, чтобы влиться в линию берегового виадука, выводящего на сам мост. Ехал я больше по наитию, поскольку в городе, среди домов пропадает панорамная ориентация. В таких случаях полагаешься на чутьё первопроходца. Оказывается, я верно делал все повороты и уже стал чувствовать приближение путеводной дороги, выводящей на полотно моста. Дорога становилась круче, шла всё время на подъём и изобиловала радиусными поворотами на коротких серпантинах. Увеличивался и поток машин, что говорило в пользу правильно выбранного мной пути.

Смущало только одно: машины всё чаще и чаще стали сигналить мне, а отдельные водители делали единственному на этой дороге велосипедисту отмашку рукой. «Не то приветствуют, не то о чём-то предупреждают», – подумалось мне. Наконец, встав на педали, я преодолел последний радиусный подъём и выехал на асфальт виадука. Грузовик, обогнавший меня, долго гудел своим баритональным клаксоном, давая понять, наверное, что где-то что-то не так. Но что не так я понял только при подъезде к первой железной ферме самого моста: там висел уникальный дорожный знак, каких я не видел ни до, ни после. И вряд ли когда-нибудь увижу. Это был запрещающий знак – красный окантовочный круг на жёлтом поле, перечёркнутый красным же крестом, образующим четыре треугольных сектора, в каждом из которых находился символ: мотоцикл, пешеход, гужевая повозка и велосипед. То есть, ни на лошади, ни на велосипеде, ни пешком и даже на мотоцикле по мосту передвигаться было запрещено. Теперь мне стали понятны предупреждающие гудки проезжающих мимо автомобилей.

Моя мечта проехаться по одному из самых больших мостов Европы натолкнулась на непредвиденное препятствие – дорожный знак, не имеющий, по всей вероятности, дубликатов во всём мире. Во всяком случае, он не обозначен в правилах дорожного движения. На противоположном берегу стоял каменный Спаситель с распростёртыми в сторону руками и с укоризной смотрел на глупого и настырного велосипедиста, оказавшегося здесь по воле случая и ведомого силой неудержимого любопытства. Конечно же, даже без этого дорожного знака ни один здравомыслящий человек не поехал бы по решётчатому настилу лиссабонского моста на велосипеде или на гужевой повозке в потоке спешащих машин, на высоте около ста метров над зеркалом воды, без должных ограждений или перил по его бокам. Это был бы смертельный номер. И рисковать я не стал. Мне не хотелось свалиться на голову нашего капитана вместе с моим велосипедом, когда он будет проходить под мостом и клясть всех и вся, что отпустил меня покататься по пригородам Лиссабона. Лучше вернуться на корабль живым и здоровым, пока он ещё стоит у своего причала. И я, уже по другому серпантину, стал спускаться в нижний город мимо горных трамвайчиков по брусчатке узких наклонных улиц, пересекая уже известные мне площади и скверы, обгоняя слоняющихся всюду туристов и местных португальских обывателей… Спуск всегда лёгок, захватывающ и скор. Велосипед ехал сам с хорошим ускорением, да так, что часто приходилось подтормаживать, чтобы не разогнаться до опасной скорости и не совершить наезд на какое-нибудь препятствие.

Знаменитый лиссабонский мост остался непокорённым. Съехав вниз по серпантинам городских улиц, я оказался буквально под высоким, соединяющим оба берега, полотном моста. В загашнике у меня имелось ровно два часа свободного времени, и я направился вдоль правого берега реки в сторону океана. До океана там было далеко, а меня остановила плотная масса людей, собравшаяся на широкой набережной. Пробраться сквозь эту массу на велосипеде не представлялось возможным, я спешился и решил выяснить, по какому поводу тут такое скопление народа. По большей части, здесь присутствовала молодёжь. Она галдела, тёрлась в плотных скоплениях, была слегка оживлена без видимых причин к веселью, закупала в редких временных торговых палатках пиво, была зациклена на отдельные компактные группы, которые, казалось бы, находили какие-то общие темы для разговоров, диффузировала сквозь беспорядочные сгустки больших или меньших тусовочных новообразований. По идее, так должен выглядеть перформанс броуновского движения в концептуальном исполнении, говоря современным языком искусства, где молодые люди исполняют роли атомов и молекул. Я внедрился в этот перформанс без ведома режиссёра, как инородная частица, и посредством флуктации и естественной силы Архимеда невольно выдавливался на периферию. Человеческий конгломерат, образовавшийся на берегу Рио-Тежо, отторгал меня, как чужеродную единицу. И это было естественно. Я не имел ни малейшего понимания, что здесь происходит, по какому поводу собрались и, вообще, зачем случай занёс меня в это странное и многочисленное общество.

«Не так ли выглядит и вся наша цивилизация? – подумал я некоторое время спустя. – Та же бесцельность, спонтанность, случайные соприкосновения, связи, отторжения, вновь притяжения, появление новых генераций, уход старых, а в итоге – пустая вселенская тусня». Просто кто-то показал мне фрагмент нашего существования в его испепеляющей правде и конкретных реалиях, без купюр и розового флёра философских наслоений. Будто поставил он передо мною истинное зеркало жизни и сказал: – На, смотри, и если что-то поймёшь, попробуй передать словами. Но передавать здесь абсолютно нечего. Да и слов к этому не подобрать.

Я приношу свои извинения перед случайным читателем за эклектичность и некоторую хаотичность этой главы. Но и сам Лиссабон таков. Он многослоен, пёстр, фундаментален, красив без самолюбования, местами роскошен, целен, уместен, как обособленный историко-архитектурный объект, впечатляющ, но ненавязчив. Таких мест на Земле очень мало. Кто хоть раз видел этот город, тот навсегда оставит о нём память в своём сердце.

В моей же памяти почему-то более всего запечатлелись два эпизода. Один я зафиксировал в многоярусном квартале старого города: в рядовом кафе-забегаловке с выставленными на улицу столиками сидит весьма импозантная дама средних лет в изящном белом костюме и в не менее изящной белой шляпе с широкими полями, бегущими по кругу, как плавная океанская зыбь. Она, не торопясь, при помощи столового прибора, напоминающего больше вязальный крючок, выуживает из мелких речных ракушек их