Виктор Лаптухин - Тайные фрегаты Страница 13

— Не бывать вам в Стокгольме! — зло закричал Петр. — Ребята вперед!

Но Денис ожидал этого момента и вовремя переложил руль. Тяжелый карбас отвернул влево и, подхваченный волной, буер проскользнул мимо. С него пальнули, и мушкетам ответила пищаль. Никто не пострадал, ветер унес дым выстрелов, и оба судна продолжали качаться на крутой волне друг против друга. Команды яростно переругивались, а кормщики старались перехитрить один другого и поставить свои суда самым выгодным образом. Верткий буер описал круг и опять нацелился на карбас.

— Братцы! Берись за весла и багры! Как супостаты начнут прыгать на борт, спихивайте их в море! — командовал дед Кондрат. — С Богом!

Брошенные с буера крючья вонзились в палубу, но привязанные к ним веревки были тут же обрублены. Раздались выстрелы, и дед Кондрат выронил пищаль. Буер сильно ударил в борт карбаса, раздался треск, и волна вновь развела суда. Но на борт успели перескочить трое во главе с Петром. Первого ударили в грудь веслом, и он свалился в воду, но остальные двое твердо встали на палубе карбаса. Один с обнаженным тесаком, а Петр навел на корабельщиков пистолет.

Огромное черное дуло, словно неподвижный змеиный глаз, смотрело в упор на Ивана. От его вида перехватило дыхание. Позади хрипел дед Кондратий, громко молился кто-то из корабельщиков. С приближающегося буера оскалившиеся бородачи орали что-то страшное.

— Брось топор, сопляк! — приказал Петр стоявшему рядом Ивану. — Тебе не по морю ходить, а титьку сосать…

— Иуда ты, бл… сын! — закричал надрывно Соловей.

— Молчи, скоморох! Будешь в шахте песни петь…

В тот же миг Соловей бросился на врага. На полке пистолета вспыхнул порох, и узкое пламя метнулось у самых глаз Ивана, а из затылка товарища полетели кровавые клочья. Рука, сжимавшая шершавое топорище, сама взметнулась вверх, и топор вонзился в шею разбойника. Некоторое время тот еще стоял, ухватившись одной рукой за снасть, и алая кровь ключом била вверх, а потом рухнул в море. Увидев такое, на буере все испугано замолчали, а последний из нападавших отшвырнул тесак и сам бросился за борт.

Денис вновь круто переложил руль и суда разошлись. Впрочем, на буере нападать больше не собирались — выловили своего человека и, поставив все паруса, быстро исчезли за горизонтом.

Тело Соловья отнесли на нос и накрыли парусом, деда перевязали и уложили в казенке. Денис приказал смыть кровь и повернулся к Ивану:

— Это у тебя первый? Ничего, попу покаешься на исповеди, он грех отпустит. Ты же своих товарищей спас… При таком ветре дойдем быстро. Вот только карбас вроде потяжелел, стал плохо руля слушаться. Эй, молодцы, гляньте-ка все ли ладно в трюме?

Крышку с трюма быстро сняли, и скоро снизу раздался крик:

— Хлещет вовсю! Тонем!

— Значит буер проломил-таки нам борт. Иван, держи руль. Молодцы, двое к носу, остальные за мной! Заводим пластырь!

Работа закипела. В трюме стучали молотки, пытались заделать пробоину изнутри. Остальные опускали за борт запасной парус, чтобы давлением воды его прижало к пролому и уменьшило течь. Но ветер крепчал, и волны становились выше. Они все чаще обрушивались на палубу и не давали завести пластырь.

Карбас перестал слушаться руля, и его развернуло бортом к волне. Иван увидел, как рядом с ним встала бледно-зеленая стена воды. Она сильно ударила по ногам, сорвала с палубы. Но не вышибла из памяти советы кормщика Дениса. Поэтому, вынырнув из соленой мути и глотнув воздуха, сразу начал срывать с себя тяжелые сапоги и промокший кафтан. Почувствовал облегчение и перевел дыхание. Невдалеке заметил плясавшую на волнах деревянную раму, узнал крышку трюма. В несколько взмахов подплыл к ней и привязался поясом к одной из ее ручек. Только тогда вздохнул полной грудью и осмотрелся.

Волны вставали одна за одной и то поднимали вверх, то опускали так низко, что все окружающее исчезало в серо-зеленом колыхании воды. Вдалеке увидел осевший карбас и суетившихся на нем товарищей. Стал их звать, но ветер уносил крик, забивал рот солеными брызгами. В следующий раз, когда волна подкинула крышку трюма, увидел просмоленное днище карбаса, а потом лишь бурун пены на месте его гибели.

Глава 8

Потянулись долгие часы томительного качания на волнах. К вечеру ветер стих и наступила туманная серая ночь. Становилось все холоднее, мокрые рубаха и порты сжимали тело, а крышка трюма под Иваном казалась ледяной. Стало страшно, но потом пришло какое-то равнодушие ко всему. Из окружающей мглы доносились лишь плеск волн, какие-то странные вздохи и непонятный шепот. Голова бессильно опустилась на шершавые доски, глаза закрылись, и наступило забытье.

Шепот становился громче, и уже можно было различить голоса деда Кондрата, кормщика Дениса, Соловья, остальных товарищей-мореходов. Они говорили что-то жалостливое, но трудно было разобрать слова. Из тумана встал Петр, под мышкой держал отрубленную голову, которая зло щурилась, чем-то грозила. Но тут же раздался решительный голос отца, прогнал наваждение. Тихо заговорила мать, успокаивала, как в детстве взяла за руку, повела за ворота родного дома. Наклонилась и погладила по голове, улыбнулась: «Помолись, сынок. В церкви уже к заутрене звонят».

Иван очнулся. Совсем рядом раздавался звон колокола. Только звучал он странно, совсем не так, как поют колокола в новгородских церквах. В тумане обозначилась огромная тень парусного корабля, на его корме горел сигнальный фонарь. Вот только позвать на помощь не было сил.

Свет фонаря растаял, но в том направлении, где он скрылся, серая мгла начала расступаться. Вскоре море почти стихло и над волнами показалось солнце. Сплюснутый багровый колобок медленно поднимался над клочьями сырого тумана, а через положенное время на ярком голубом небосводе уже ослепительно сияло дневное светило. Его лучи пригрели, и кровь быстрее побежала по жилам, а на душе стало веселее. Невдалеке закружились чайки, с пронзительными криками стали падать в воду — видно заметили косяк рыбы. За спиной раздался всплеск и какое-то пофыркивание.

Иван повернулся и совсем рядом увидел голову тюленя. Он плавно качался на мелкой волне и с любопытством разглядывал человека, распластавшегося на деревянном плоту. Водяные капельки блестели на его длинных усах и пучках волос, росших на месте бровей, на коротком светло-сером мехе. Большие черные глаза смотрели настороженно, а широкие ноздри слегка вздрагивали, словно принюхиваясь к незнакомцу.

— Скажи царю морскому, чтобы не забирал меня к себе, дал бы пожить, хоть немного.

Тюлень не ответил. Только вздохнул печально и исчез под водой. Но через некоторое время на поверхности показалось несколько его приятелей. Ближе всех подплыл самый крупный, темные пятна на его шерсти окаймлены седыми волосками, голова покрыта зарубцевавшимися шрамами. Ясно — этот матерый вожак видел всякое.