Фредерик Марриет - Корабль-призрак Страница 13

Амина привела Филиппа в комнату отца, где на столе уже стоял кофе — редкость по тем временам. Юноша очень удивился, увидев этот дорогой напиток в доме такого жадного человека, как Путс. Но доктор в былые времена так пристрастился к кофе, что уже не мог себе в нем отказать.

У Филиппа более суток не было ни крошки во рту, и он с удовольствием принялся за приготовленный для него завтрак. Амина молча, не мешая ему, сидела напротив. Наконец Филипп промолвил:

— Ночью, когда я караулил вход в дом, я размышлял о многом. Можно мне высказаться откровенно?

— Почему же нет? — отвечала девушка. — Я убеждена, что ты не скажешь ничего такого, что не должны слышать девичьи уши.

— Ты вселяешь в меня уверенность, Амина. Мои думы касались тебя и твоего отца. Вам не следует больше оставаться в этом доме, стоящем так уединенно.

— Да, дом стоит в уединении, что небезопасно для моего отца и, возможно, для меня. Но ты знаешь моего отца. Ему нравится эта уединенность. Он платит за дом очень немного, а тебе известно, как он печется о деньгах.

— Тот, кто заботится о своих деньгах, хранит их в надежном месте, а здесь их сохранность не обеспечена, — возразил Филипп. — Послушай меня, Амина. У меня есть дом, рядом живут соседи, и при необходимости можно рассчитывать на их помощь. Я думаю уехать отсюда, возможно, навсегда, поскольку хочу уйти в море на первом же корабле, который отправится под парусами в Индийский океан.

— В Индийский океан? — удивилась девушка. — Почему туда? Разве ты не говорил вчера, что у тебя есть тысячи гульденов?

— Конечно же, говорил. Да, их у меня тысячи. Но я обязан уехать, Амина. Не спрашивай меня ни о чем, лучше выслушай мое предложение. Твой отец должен переехать в мой дом. Он будет присматривать за ним во время моего отсутствия. Если он согласится, то окажет мне услугу. Ты должна уговорить его. Там вы будете в безопасности. Твой отец будет хранить и мои деньги, поскольку мне теперь они не нужны. С собой я возьму лишь немного.

— Моему отцу нельзя доверять чужие деньги, — возразила Амина.

— К чему твой отец занимается накопительством? Покинув этот мир, он ведь все равно ничего не сможет взять с собой. Все останется тебе. Разве тогда мои деньги не будут сохранены?

— Хорошо. Можешь оставить деньги на хранение мне. Так будет надежнее. Но почему необходимо, чтобы ты отправился в море, ведь у тебя такое большое состояние?

— Не спрашивай меня, Амина, — повторил юноша. — Сыновний долг обязывает меня. Больше я ничего не могу сказать тебе, по крайней мере сейчас.

— Коль ты говоришь так, я не буду больше расспрашивать, я уважаю твои чувства, — отвечала девушка. — Меня подвигает на расспросы не простое девичье любопытство. Нет, совсем иное, возвышенное чувство заставляет задавать эти вопросы.

— Что же это за возвышенное чувство, Амина?

— Едва ли точно я могу выразить его, — смущенно отвечала девушка. — Может быть, это целая сумятица чувств: благодарность, доверие, почтение, благосклонность. Разве этого не достаточно?

— О, конечно, Амина, если они возникли за короткое время нашего знакомства. Точно такие же чувства, пожалуй, испытываю и я. Но если ты благосклонна ко мне, то еще больше обяжешь меня, уговорив отца оставить это одинокое жилище и перебраться в мой дом.

— А когда ты намереваешься уехать? — спросила Амина.

Не отвечая на ее вопрос, юноша продолжал:

— Если твой отец не захочет, чтобы до отъезда я оставался в доме как пансионер, то я подыщу себе другое пристанище, а согласится — я не причиню вам беспокойства. Конечно, если ты не будешь возражать, чтобы я оставался в доме еще несколько дней.

— А что я могу возразить на это? — отвечала Амина. — Жить здесь дольше небезопасно, а ты предлагаешь убежище, и с нашей стороны было бы несправедливо и неблагодарно выгонять тебя из собственного дома.

— Хорошо, Амина. Уговори отца переехать в мой дом. Я не прошу никакой платы, примите это как доказательство моего дружеского расположения к вам. Уехав, я не буду спокоен без уверенности, что вам ничего не угрожает. Ты обещаешь мне, что уговоришь отца?

— Я обещаю употребить все свои способности и уверена, что смогу. Я умею влиять на отца. Вот тебе моя рука. Теперь ты доволен?

Филипп взял протянутую маленькую руку. Захлестнутый нежными чувствами, он поднес ее руку к губам и взглянул на девушку: не сердится ли она? Ее темные глаза смотрели на него так же пристально, как и тогда, когда он впервые вошел в их дом. Они будто просвечивали его насквозь, но руку она не отняла.

— Поистине, Амина, ты можешь доверять мне, — произнес Филипп, снова целуя руку девушки.

— Я надеюсь… Мне кажется… Нет, я убеждена, что могу, — отвечала она неуверенно.

Некоторое время оба молчали, им многое нужно было обдумать. Наконец Амина произнесла:

— Я, кажется, слышала от отца, что твоя мать была очень бедной и страдала расстройством рассудка? И, как говорят, в вашем доме есть комната, которая уже долгое время заперта?

— До вчерашнего дня, — вставил Филипп.

— Не там ли ты нашел деньги? Может быть, твоя мать и не знала о них?

— Она знала и сказала мне об этом на смертном одре.

— Наверное, были очень важные причины открыть эту комнату?

— Так оно и есть.

— Что же это были за причины? — спросила Амина тихим, проникновенным голосом.

— Я не могу назвать их. Одно могу сказать: мою мать одолевал страх перед одним событием.

— Перед каким событием? — продолжала расспрашивать Амина.

— Она говорила, что ей явился мой отец.

— И ты поверил в это, Филипп?

— Я нисколько не сомневаюсь в этом. Но больше никаких вопросов, Амина! Комната открыта, и нет оснований для страхов, что отец явится снова.

— А я и не боюсь, — возразила Амина. — Но это, видимо, связано с твоим намерением уйти в море? Не так ли?

— Я скажу тебе так: это предопределило мой уход в море. Но не спрашивай меня больше, прошу тебя! Мне больно не отвечать, но долг не позволяет мне говорить что-либо об этом деле!

Наступила пауза. Затем девушка заговорила вновь:

— Ты очень дорожишь своей реликвией, и мне кажется, что она тоже как-то связана с твоей тайной. Так?

— Амина! — воскликнул Филипп. — Да, это так! И этот ответ — последний! Ни слова больше!

От девушки не ускользнула резкость в словах юноши. Надувшись, она произнесла:

— Ай, ай! Вы так заняты своими мыслями, минхер, что даже не замечаете вежливости, которую я оказываю вам своим участием!

— Я вижу, я чувствую и благодарен тебе за это, — оправдывался Филипп. — Прости меня за вспыльчивость. Но подумай, ведь моя тайна не принадлежит мне. Богу не было угодно, чтобы я никогда не узнал о ней, она разрушила все мои надежды.