Cecil Forester - Все по местам Страница 14

Гэлбрейт тоже нервничал. Мало того, что он ждал боя – над ним все еще висел обещанный выговор за дневную стычку. Он теребил сухощавые шотландские руки, его скуластое лицо пылало. Оба мичмана были смущены и ерзали на стульях.

Хорнблауэр настроился изображать радушного хозяина, в то время как каждое произносимое слово должно было укреплять его славу человека абсолютно невозмутимого. Он извинился за скудный ужин – при подготовке к бою тушили все огни и вследствие этого еду подавали холодной. Но вид холодных жареных цыплят, жареной свинины, золотых маисовых пирогов и фруктов разбудил в шестнадцатилетнем мистере Сэвидже здоровый мальчишеский аппетит и заставил его позабыть смущение.

– Это получше, чем крысы, – сказал он, потирая руки.

– Крысы? – переспросил Хорнблауэр рассеянно. Как ни старался он выглядеть внимательным, мысли его были на палубе, не в каюте.

– Да, сэр. В последние месяцы плаванья крысы сделались излюбленным блюдом мичманской каюты.

– Именно, – подхватил Клэй. Он отрезал солидный ломоть поджаристой свинины и вдобавок положил себе на тарелку пол жареного цыпленка. – Я платил этому плуту Бэйли по три пенса за отборную крысу.

Хорнблауэр отчаянным усилием оторвал свои мысли от приближающегося «Нативидада» и перенесся в прошлое, когда сам был полуголодным мичманом, снедаемым тоской по дому и морской болезнью. Его старшие товарищи за милую душу уплетали крыс, приговаривая, что откормленная крыса куда вкуснее соленой говядины, два года простоявшей в бочке. Сам Хорнблауэр так и не преодолел своего отвращения, но не собирался сейчас в этом признаваться.

– Три пенса за крысу немного дороговато, – сказал он. – Не припомню, чтоб в бытность свою мичманом платил столько.

– Как, сэр, вы тоже ели крыс? – спросил изумленный Сэвидж.

В ответ на прямой вопрос Хорнблауэру оставалось только солгать.

– Конечно, – сказал он. – Мичманские каюты мало изменились за двадцать лет. Я всегда считал, что крыса, отъевшаяся в хлебном ларе, сделала бы честь королевскому, не то что мичманскому столу.

– Разрази меня гром! – выдохнул Клэй, откладывая нож и вилку. До сего момента ему и в голову не приходило, что его суровый несгибаемый капитан был когда-то мичманом-крысоедом.

Оба мальчика восхищенно воззрились на капитана. Этот маленький человеческий штрих совершенно их покорил – Хорнблауэр знал, что так оно и будет. На другом конце стола Гэлбрейт шумно вздохнул. Сам он ел крысу три дня назад, но отлично знал, что, сознавшись в этом, ничего не приобрел, а скорее потерял бы в глазах этих мальчиков – такого уж сорта он был офицер. Хорнблауэр постарался ободрить и Гэлбрейта.

– Ваше здоровье, мистер Гэлбрейт, – сказал он, поднимая бокал. – Должен извиниться, это не лучшая моя мадера, но я оставил две последних бутылки назавтра, чтобы угостить испанского капитана, нашего пленника. За наши будущие победы!

Они выпили; скованность исчезла. Хорнблауэр сказал «нашего пленника» и «наши победы» – большинство капитанов сказало бы «моего» и «мои». Строгий капитан, ревнитель дисциплины, на мгновение приоткрыл свою человеческую сущность и показал подчиненным, что они – его собратья. Любой из трех молодых офицеров сейчас отдал бы за капитана жизнь – и Хорнблауэр, оглядывая их раскрасневшиеся лица, об этом знал. Это и льстило ему, и одновременно раздражало – но впереди бой, возможно – отчаянный, и он должен знать, что команда будет сражаться не за страх, а за совесть.

Еще один мичман, молодой Найвит, вошел в каюту.

– Мистер Буш свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что с палубы неприятельское судно видно уже целиком.

– Оно по-прежнему держит курс на залив?

– Да, сэр. Мистер Буш говорит, через два часа будет на расстоянии выстрела.

– Спасибо, мистер Найвит. Можете идти, – сказал Хорнблауэр.

Стоило напомнить, что через два часа ему сражаться с пятидесятипушечным кораблем, и сердце его снова заколотилось. Судорожным усилием он сохранил невозмутимый вид,

– Вдоволь времени, чтобы сыграть роббер, джентльмены, – сказал он.

Один вечер в неделю капитан Хорнблауэр играл со своими офицерами в вист. Для последних – а для мичманов в особенности – это было тяжким испытанием. Сам Хорнблауэр играл превосходно, этому способствовали наблюдательность и пристальное внимание к психологии подчиненных. Однако многие офицеры плохо понимали игру и путались, не запоминая вышедших карт – для них вечерний вист с Хернблауэром был сущей пыткой.

Полвил убрал со стола, расстелил зеленое сукно и принес карты. С началом игры Хорнблауэру легче стало позабыть о надвигающейся битве. Вист был его страстью и поглощал целиком, что бы не происходило вокруг. Только в перерывах между игрой, пока подсчитывали и сдавали, учащалось сердцебиение и к горлу приливала кровь. Он внимательно следил за ложащимися на стол картами, помня ученическую привычку Сэвиджа ходить с тузов, и что Гэлбрейт неизменно забывает показать короткую масть. Роббер закончился быстро; на лицах троих младших офицеров было написано чуть ли не отчаяние, когда Хорнблауэр протянул колоду, чтоб еще раз определить партнеров. Сам он хранил неизменное выражение лица.

– Вам, Клэй, следует запомнить, – сказал он, – что имея короля, даму и валета, вы должны идти с короля. На этом построено все искусство захода.

– Есть, сэр, – отвечал Клэй, шутовски косясь на Сэвиджа. Хорнблауэр посмотрел строго, и Клэй поспешно сделал серьезное лицо. Игра продолжалась и всем казалась нескончаемой. Однако и она подошла к финалу.

– Роббер, – объявил Хорнблауэр, подводя счет. – Я думаю, джентльмены, нам почти пора подниматься на палубу.

Общий вздох облегчения. Все завозили под столом ногами. Хорнблауэр чувствовал, что любой ценой должен показать свою невозмутимость.

– Роббер не кончился бы, – сказал он сухо, – если б мистер Сэвздж следил за счетом. Счет был девять. Чтобы спасти роббер, мистеру Сэвиджу и мистеру Гэлбрейту хватило бы непарной взятки. Посему мистер Сэвидж на восьмом ходу должен был не резать, а крыть червовым тузом. Признаю, если бы прорезывание оказалось успешным, он получил бы две лишние взятки, но…

Хорнблауэр продолжал вещать, остальные трое корчились на стульях. Однако, когда он пошел впереди них по трапу, они переглянулись, и в глазах их было восхищение.

На палубе стояла мертвая тишина. Матросы лежали на боевых постах. Луна быстро садилась, но как только глаза привыкли к темноте, стало ясно, что света еще достаточно. Буш отдал капитану честь.

– Неприятель по-прежнему направляется к заливу, сэр, – сказал он хрипло.