Морская тайна (ил. Л.Смехова) - Розенфельд Михаил Константинович Страница 14

Разговаривая о музыке, мы гуляли в фойе, пока звонок не возвестил конец антракта. Головин быстро зашагал в зрительный зал, но вдруг, неожиданно обернувшись ко мне, спросил:

- Знаете ли вы что-либо о моем последнем плавании? Нет? Простите, я забыл, что мы недавно знакомы. Оно было несчастливым. Пароход мой погиб. В Тихом океане, у Гавайских островов, меня подобрали американцы. И теперь я опять отправляюсь в Тихий океан. Из Сан-Франциско мы поведем суда во Владивосток, через Гаваи… Я снова буду там!

И штурман, точно забыв об окружающих, застыв в какой-то странной задумчивости, перебирая пальцами бахрому портьеры, умолк.

В зале погасли люстры. Капельдинер, закрывая дверь, вежливо отстранил Головина. И тогда он, словно пробуждаясь, еще раз медленно промолвил:

- Я буду там… Я снова буду там!

…Миновало полгода, и мы снова услыхали о приключениях Головина.

Морская тайна раскрылась во время второго путешествия штурмана по Тихому океану.

Глава одиннадцатая.

У РАЗВАЛИН ИСПАНСКИХ ЗАМКОВ

Колон, находящийся в Центральной Америке тропический порт, называют «городом двух океанов». В Колоне начинается знаменитый Панамский канал, через который пароходы из Атлантики попадают в Тихий океан.

Однажды майским утром в Колон прибыл трансокеанский пароход «Гайавата», совершавший рейс Лондон - Сан-Франциско. Когда показались пальмы бухты Лимон и на мачте подняли американский флаг, с берега навстречу «Гайавате» вышел голубой катер. Не более чем через пять минут он развернулся у самого носа корабля, и на ходу по сброшенному с левого борта штормтрапу американский портовый чиновник ловко вскарабкался на пароход. Немедленно он поднялся к капитану и вручил ему узкий конверт. Катер умчался обратно, капитан с явным неудовольствием несколько раз перечел присланное ему сообщение и, спустившись с мостика, объявил пассажирам неожиданное известие:

- Нам придется задержаться здесь по меньшей мере на двое суток. На вашем месте, - посоветовал он, - я бы сейчас же, воспользовавшись утренним временем, проехался в Панаму. Два часа пути, и вы в столице Панамской республики. Там есть любопытные памятники. В Колоне же абсолютно нечего делать. Жара и кабаки. Клянусь, это скучнейший из городов!

Бывалый капитал оказался прав. Колон, представляющий собой ворота величайшего канала, важнейший порт и стратегический пункт, - в сущности небольшой провинциальный городок. Томительная жара не спадает здесь даже зимой, которая начинается в мае и кончается в октябре. Пустынно в тени пальмовых аллей и на широких асфальтовых тротуарах. Густые звуки радиол несутся из полутемных табачных лавочек, магазинов и салонов. Заложив руки в карманы широких, кофейного цвета штанов, уныло слоняются негры. Длинноволосый индеец, прислонившись к ограде сквера, сидит над связкой бананов и ананасов; от нечего делать он щекочет разомлевшую обезьяну. На перекрестках у пестрых щитов с лотерейными билетами продавцы, провожая прохожих вялыми, сонными взглядами, еле шевеля губами, невнятно бормочут:

- Остановитесь, внимание, внимание, вы проходите мимо счастья!..

У края тротуаров, как заснувшие животные, нескончаемой вереницей стоят прокатные автомобили. Скучающий великан полисмен, сложив на груди руки и расставив ноги, с неподвижным корпусом, медленно поворачивает голову из стороны в сторону. С мрачной подозрительностью он глядит вслед старинному «серебряному» автобусу. Презрительной кличкой «серебряные» местные американцы с давних пор окрестили негров. На строительстве Панамского канала, где погибли десятки тысяч негров, они получали свой скудный заработок серебром. Для негров здесь отведены специальные «серебряные» магазины, автобусы и места в кино. На почте и в других общественных учреждениях над окошками и столами вывешены предупредительные надписи: «Для серебряных», «Для золотых».

Однако стоило ли так подробно описывать городок, насчитывающий не более двадцати тысяч жителей, тем более что любезный капитан уже предупредил своих пассажиров о том, что их ожидает на берегу?

Сойдя с парохода, один из иностранцев, прибывших на «Гайавате», миновал крикливую негритянскую биржу, вышел из порта и с недоумением остановился на площади Кристобаль. Против ожидания, площадь кипела. По тротуарам с озабоченными лицами сновали возбужденные люди. Сгорбленные, задыхающиеся носильщики, обвешанные свертками, картонками и тюками материй, бежали за торопливыми женщинами. На перекрестке столпились гудящие автомобили, и в гуще сверкающих разноцветных лакированных машин застрял смешной и нелепый фаэтон, запряженный парой коней с султанами на головах. В магазинах спешно разукрашивались витрины. У дверей ресторанов и баров устанавливали пестрые рекламы, с пронзительными криками метались газетчики. Словом, все здесь напоминало канун праздника. Иностранец недоуменно осмотрелся, кивнул шоферу прокатного автомобиля, поехал на вокзал и, накупив на дорогу газет, отправился в Панаму.

В просторном и длинном пульмановском вагоне с сиденьями из плетеной соломы было лишь несколько человек. Как только поезд тронулся, они погрузились в дремоту, роняя на пол толстые иллюстрированные дорожные журналы. Из окон сразу же открылся вид на Панамский канал. Прильнув к окну, иностранец с интересом наблюдал поразительное зрелище. По бетонным набережным канала ползли мощные электрические тягачи. На стальных тросах они тащили за собой величественные крейсеры, и суда, проплывая шлюзы, как бы поднимались и опускались по гигантской лестнице. В то время как один крейсер входил в шлюз с убывающей водой и на глазах опускался все ниже и ниже, другой, следовавший за ним корабль плыл высоко над его трубами и мачтами.

С левой стороны вагона мимо окон тянулись неподвижные болота и леса, сквозь заросли пальм виднелись поднятые на столбах туземные хижины с лохматыми соломенными крышами.

Около двух часов продолжалась поездка в Панаму. Одинокий путешественник за это время перечитал множество газет и во всех подробностях узнал о событии, которое так взбудоражило маленький Колон.

По сообщениям газет, после долгих лет плавания в Тихом океане военный флот США сегодня в полном составе прибывал в Панаму. Канал должны пройти сто тридцать кораблей, и Колон лихорадочно готовился принять сорок четыре тысячи матросов и три тысячи семьсот офицеров. Газеты заранее подсчитывали, сколько тысяч долларов смогут оставить матросы и офицеры в Колоне, затем следовали заметки и статьи политического характера. Переход флота в Атлантический океан расценивался как «дружеский жест по отношению к Японии». Наряду с этим публиковалась телеграмма из Токио, излагающая точку зрения газеты «Ници-Ници».

«Временный отвод флота США из Тихого океана, - утверждала «Ници-Ници», - предпринят, чтобы выяснить, сколько времени потребуется для быстрого перевода атлантического американского флота в Тихий океан. Поэтому происходящий отвод флота отнюдь не следует считать дружественным жестом. Флот, - с раздражением указывалось далее, - вернется в Тихий океан, имея в своем составе пять новых крейсеров водоизмещением в десять тысяч тонн каждый и много других судов, быстроходных нефте-танкеров и т. п.».

В Панаме иностранец с «Гайаваты» за один час объехал однообразные улицы, осмотрел дворец управления канала, памятники, колледж и соборы - словом, сделал все, что могло помочь ему убить время.

- Иностранцы обычно ездят к испанским развалинам, сэр, - предложил шофер. - Три доллара, сэр. Развалинам двести пятьдесят лет, сэр.

Путешественник молчаливо согласился, и через двадцать минут автомобиль подвез его к берегу океана, где среди вековых деревьев чернели мрачные руины. Как раз напротив развалин находился придорожный ресторан. На веранде, под пестрым тентом, за столиком сидел коренастый американец. Видимо скучая, он с интересом взглянул на приехавшего иностранца. В следующую секунду американец вздрогнул, отстранил рукой бокал, точно тот мешал ему смотреть, и, пораженный, откинулся в кресле. Путешественник между тем, хотя и заметил странное впечатление, какое он произвел на незнакомого ему человека, направился к развалинам и по глухой тропинке вошел в прохладный, сырой тропический лес. Черные, задымленные арки, разбитые, осыпавшиеся стены соборов, покосившиеся башни замков заросли травой, и сухие лианы сплетались над мертвыми памятниками старинной славы Испании.