Джошуа Слокам - Один под парусами вокруг света (сборник) Страница 15

20 февраля – в день моего рождения – я оказался в полном одиночестве, если не считать летающих поодаль птиц. В этот день я миновал мыс Фроуард, самую южную точку американского континента. На рассвете «Спрей» готов был отправиться вперед.

Шлюп, гонимый попутным ветром, прошел тридцать миль дальше по курсу и оказался в бухте Фортескью, где сразу же со всех сторон зажглись сигнальные костры туземцев. Облака летели над горой с запада весь день, ночью сопутствующий мне восточный ветер стих, и на смену ему с запада налетел сильный шторм. В полночь я бросил якорь с подветренной стороны небольшого острова, а затем приготовил себе чашку кофе, в котором катастрофически нуждался. Сказать по правде, нелегкая борьба с мощными шквалами и встречным течением вымотала все мои силы. Убедившись, что якорь хорошо держит, я выпил напиток и в честь этого назвал место моей стоянки Кофе-Айленд (Кофейным островом). Он лежит к югу от острова Чарльз и отделен от него узким проливом.

На следующее утро при дневном свете «Спрей» продолжил путь, но сильные порывы ветра вынудили его укрыться в одной из бухт острова, продвинувшись вперед всего на две с половиной мили. Здесь в течение двух дней он простоял, никем не тронутый, бросив оба якоря на поросшее бурыми водорослями дно. Тут он мог под прикрытием спокойно переждать, пока не стихнет ветер. В течение двух дней ветер дул так сильно, что ни одно судно не смогло бы выйти в пролив, а туземцы, судя по всему, находились в других отдаленных местах своей охоты, так что стоянка у острова была вполне безопасной. Наконец сильный ветер утих и наступила ясная погода, я поднял якоря и отправился вдоль пролива.

И сразу же из бухты Фортескью за мной погнались дикари на своих каноэ. Ветер стихал, и они подошли к «Спрею» на расстояние, с которого было слышно, что говорят. Когда они перестали грести, то какой-то кривоногий дикарь встал и прокричал мне:

– Яммершунер! Яммершунер!

Что означало «дай мне».

– Нет! – крикнул я в ответ.

Я быстро ушел в каюту и тут же вылез через передний люк, накинув другую одежду. Таким образом я дал понять, что нас уже двое. Затем я напялил одежду на отпиленный еще в Буэнос-Айресе кусок бушприта и привязал к чучелу веревку, чтобы, дергая за нее, придать третьему «матросу» подвижность. Нас теперь было трое, но туземцы стали приближаться еще быстрее, чем раньше. В ближайшем ко мне каноэ я увидел, помимо четверых гребцов, еще несколько человек, лежавших на дне лодки. Когда островитяне подплыли на 80 ярдов, я выстрелил в направлении передней лодки, что заставило гребцов на минуту остановиться. Увидев, что они продолжают грести, я выстрелил вторично, и пуля прошла так близко от кричавшего «Яммершунер», что он, изменив свои намерения, со страхом крикнул: «Bueno ja via Isla!» («Пошел быстро к острову!») – и, усевшись на место, время от времени проводил рукой по правому борту.

Нажимая спусковой крючок, я вспомнил о совете, который мне дал капитан порта, а потому целился очень тщательно. Но мой выстрел миновал Черного Педро, а это мог быть только он – главарь шайки, совершившей множество кровавых злодеяний. Теперь он повернул к берегу, а его сообщники последовали за ним. Я опознал Черного Педро по окладистой бороде (коренные жители Огненной Земли не носят бород) и манере изъясняться на испанском жаргоне. Этот мерзкий пришелец был самым злостным убийцей на Огненной Земле, где его на протяжении двух лет разыскивали местные власти.

Так закончился мой первый день пребывания здесь. К полуночи я отдал якорь в бухте Трех Островов, находящейся в двадцати милях от бухты Фортескью. На противоположном берегу я видел сигнальные огни, и до меня доносился лай собак. Но место стоянки было пустынно. Я давно заметил, что там, где птицы сидят спокойно, а морские котики лежат на скалах, людей не встретишь. В этих краях редко увидишь котиков, но в бухте Трех Островов я увидел одного на скале и обнаружил другие приметы, свидетельствующие об отсутствии людей.

На следующий день снова дул шквалистый ветер, и, хотя «Спрей» стоял с подветренной стороны, шлюп дрейфовал вместе с якорями и мне пришлось продвинуться дальше в бухту, в более спокойную заводь. В другое время или в ином месте выбор подобной стоянки можно было бы считать необдуманным шагом, но сейчас я понимал, что ветер, заставивший искать здесь убежища, воспрепятствует туземцам переправиться через пролив.

Захватив с собой ружье и топор, я без всяких опасений отправился на берег и наколол добрую меру дров, которые в несколько приемов перевез на моей плоскодонке. Хотя я и был уверен в отсутствии людей, я ни на минуту не разлучался с ружьем и чувствовал себя в безопасности, лишь имея перед собой открытое пространство 80 ярдов.

На этом острове растет редкий лес: какая-то разновидность бука и высокие кедры. И те и другие – отличное топливо. Даже зеленые ветви бука, содержащие много смолы, великолепно пылали в моей большой печке. Я так подробно описываю заготовку дров для того, чтобы мой читатель знал во всех подробностях, как осторожен я был на протяжении всей поездки и какие меры мне приходилось предпринимать, чтобы обезопасить себя как от живых существ, так и от сил природы.

Утром, когда шторм стих, «Спрей» попытался выйти в плавание, но вновь поднявшийся ветер заставил его вернуться в прежнее убежище. Только на следующий день мне удалось отправиться дальше и достичь находившейся отсюда всего лишь в нескольких милях бухты Борджиа, где время от времени останавливаются разные корабли. Об их стоянках свидетельствовали прибитые к деревьям доски с написанными на них датами стоянок и наименованиями судов. Других признаков пребывания здесь людей я не обнаружил. Внимательно осмотрев это мрачное место в подзорную трубу я собрался съехать на плоскодонке на берег, но тут появилось чилийское военное судно «Хьюмель», и прибывшие в гости офицеры посоветовали не задерживаться здесь ни одного часа. Уговаривать меня не пришлось: я с радостью принял любезное предложение командира корабля отбуксировать меня на восемь миль, до следующей якорной стоянки, называемой «ущельем», где мог чувствовать себя в безопасности от обитателей Огненной Земли.

К месту новой стоянки я прибыл темной ночью, с гор дул резкий ветер. О том, что представляет собой погода в Магеллановом проливе, можно судить по тому, что «Хьюмель» – отлично оснащенное и мощное судно, пытавшееся на следующий день продолжить плавание, – было принуждено силой ветра вернуться на якорную стоянку и отстаиваться здесь до тех пор, покуда шторм не стихнет. И «Хьюмелю» повезло – ему удалось благополучно вернуться.

Встреча с этим кораблем была для меня благодеянием. На «Хьюмеле» служили первоклассные офицеры, воспитанные как настоящие джентльмены, а устроенный на корабле импровизированный прием был непревзойденным. Мичман исполнял народные песни на французском, немецком и испанском языках, а одну песню спел, как он уверял, по-русски. А если слушатели и не понимали какого-либо из языков, то это никак не отражалось на общем веселье.

На следующий день я остался в одиночестве: «Хьюмель», воспользовавшись прекращением шторма, продолжил свое плавание. Я же провозился еще день, запасаясь водой и топливом. Установилась отличная погода, и, закончив работы, я покинул это унылое место.

Мне нечего добавить к тому, что здесь рассказано о моем путешествии через Магелланов пролив. Много раз «Спрей» отдавал и выбирал якорь, много дней он боролся со встречным течением, сносившим его на мили в сторону. В конце концов он достиг бухты Тамар, к востоку от мыса Пилар, где встал на якорь вблизи порта. Здесь я ощутил дыхание великого океана, лежавшего передо мной. Я знал, что оставляю позади целый мир и открываю новый, лежащий впереди. Миновали все грозившие мне опасности. Впереди виднелись громады черных и безжизненных гор, какой-то отпечаток бесконечно неизведанного лежал на этой земле. На вершине, находящейся позади бухты Тамар, виднелся небольшой береговой знак, свидетельствовавший о том, что здесь побывал человек. Кто знает, может быть, он умер от одиночества и горя! Это место, лишенное признаков растительности, вовсе не располагало к наслаждению прелестями одиночества.

На всем пути к западу от мыса Фроуард я не обнаружил каких-либо животных, кроме принадлежавших островитянам собак. Этих-то было достаточно – днем и ночью я слышал их лай. Крик дикой птицы, которую я считал полярной гагарой, зачастую выводил меня из равновесия своей пронзительностью. Иногда я видел уток особой породы. Они никогда не летают, но, спасаясь от опасности, шлепают крыльями по воде, словно по воздуху, и двигаются быстрее гребной лодки или каноэ. Несколько встреченных морских котиков были очень пугливы, а рыб я почти не видел. Правда, во время этого плавания мне было не до рыбной ловли. В проливе я обнаружил огромное количество великолепных двустворчатых раковин, и мой улов был отличным. Затем мне встретились лебеди размером меньше мускусной утки. Их легко было подстрелить, но, находясь в одиночестве в этом мрачном крае, я не счел возможным уменьшать количество его обитателей, поскольку это далеко выходило за пределы необходимости самообороны.