Александр Кердан - Звёздная метка Страница 15

«Надо же, шен генацвале[29] Николай, вспомнил ты нашу игру в тайнопись! Мы ведь часто посылали письма, написанные молоком… А прочесть их можно было, только подержав над огнём… Конечно же, ты просил сжечь записки не только затем, чтобы уберечь их от чужих глаз, но и чтобы я смог узнать адрес нового тайника…»

Эта предосторожность друга в свете нынешних событий вовсе не показалась Панчулидзеву излишней.

Полина появилась в его квартире ранним утром. Про такие визиты так и говорят: свалилась, как кирпич на голову. Панчулидзев даже не успел подумать, что своим вчерашним появлением у Радзинской вызвал этот ответный визит. Едва она вошла, как он напрочь забыл обо всём на свете и только растерянно хлопал длинными и густыми, как у девушки, ресницами, вдыхая её такой знакомый аромат, слушая и не слыша слова, которые она выпалила скороговоркой:

– Ах, какой сегодня чудесный день! Снег выпал… Он, вы не поверите, пахнет арбузом! Вы ели когда-нибудь астраханские арбузы, князь? Ах, право, о чём это я? Конечно, ели – вы же родом с Волги, если я, конечно, не ошибаюсь… Куда же вы так надолго пропали, князь?! Это непозволительно – так скоро забывать старых друзей…

Она весело оглядела его с ног до головы, словно наслаждаясь произведённым эффектом, и приказала:

– Помогите же гостье раздеться, дорогой князь. Или мы так и будем стоять в прихожей?

Панчулидзев торопливо помог ей снять кунью шубу, на которой ещё не растаяли снежинки, поискал взглядом, куда её пристроить, и не найдя подходящего места, повесил на спинку стула.

Полина прошла в комнату, огляделась с таким видом, будто впервые оказалась здесь. Спросила неожиданно:

– Что у вас случилось вчера?

Она произнесла вопрос таким тоном, что Панчулидзеву показалось: она знает обо всём и подсмеивается над ним и над его страхами.

Щёки у него вспыхнули, но он сдержался и ответил как можно спокойнее:

– Ничего серьёзного, графиня. Если, конечно, не считать одной мелочи: кто-то хотел меня убить…

Он ожидал, что она поднимет его на смех, и приготовился принять вид недоступный и строгий, но Полина перестала улыбаться, подошла к нему, пристально посмотрела в глаза и спросила встревоженно:

– Вы в самом деле уверены в этом, князь? Что же вы молчите, рассказывайте скорее, что произошло!

Он усадил её на кушетку, устроился рядом и рассказал всё: и о кирпиче, и о пропавшем письме, и о том, что за ним следят, хотя в этом и не был до конца уверен.

– Всё это началось, когда я получил от Николая… – он запнулся: говорить ли ей о самом главном – о записках друга. Взгляд Полины был непривычно серьёзен и полон сочувствия. Это побуждало к откровенности. И Панчулидзев выпалил:

– Я получил от Николая записки, что-то вроде дневника.

– И что?

– Николай признаётся, что вступил в некое тайное общество, где членами очень влиятельные люди. Именно благодаря им он так быстро и продвинулся по службе и получил назначение в нашу американскую миссию. А ещё ему кажется, что направлен он туда с какой-то важной и совсем не доброй целью…

– Что ещё за тайное общество? – дрогнувшим голосом спросила она.

– Николай писал, что это – розенкрейцеры…

Полина усмехнулась:

– Хм, розенкрейцеры… Насколько мне известно, масонов в России давно нет. Ещё со времён императора Александра Павловича…

Панчулидзев настаивал:

– Нет, Николай точно говорил о розенкрейцерах, описал даже ритуал приёма в орден. Он, кажется, очень сожалеет, что совершил столь опрометчивый шаг…

Взгляд у Полины вдруг переменился, стал жёстким, подобным тому, как дрессировщик в цирке следит за прирученным зверем. Она быстро опустила глаза, чтобы скрыть это. Но Панчулидзев и так ничего не заметил и продолжал откровенничать:

– И ещё Николай пишет, что нуждается в моей помощи…

– Где же теперь записки Николя? – вдруг спросила она.

Панчулидзеву показалось, что в её голосе звучат тревожные нотки. Он поторопился успокоить её:

– Я их сжёг. Так мне было велено…

– И что же вы намерены делать теперь? – чуть-чуть разочарованно спросила Полина.

Панчулидзев почувствовал свою значимость и произнёс с некоторым пафосом:

– Поеду к человеку, который передаст мне новый пакет.

– И кто этот человек? – она наклонилась к нему, и её локон, выбившийся из прически, едва не касался его щеки.

Панчулидзев затрепетал, но не отстранился.

– Некий господин Завалишин в Москве… – пролепетал он.

– Как! Сам Дмитрий Завалишин! – вскричала Полина. – Да вы знаете ли, кто это?

Панчулидзев растерянно умолк.

Она вскочила и буквально пролетела по комнате от кушетки к окну и обратно. Остановилась перед ним, теребя ожерелье из гранёного тёмного янтаря, которое очень шло к её волосам цвета спелой ржи, вдруг показавшимся ему пепельными, и светло-коричневому платью. Глаза её горели:

– Так знаете ли вы, кто такой господин Завалишин? – настойчиво переспросила она.

Панчулидзев пожал плечами:

– Не имею чести знать. Что ж с того? Мало ли всяких господ, с кем я до сего дня не знаком…

Полина закипятилась ещё больше:

– Это не просто господин. Это – национальный герой. Вы понимаете, один из тех, кто в двадцать пятом…

Панчулидзев поднялся:

– Вы хотите сказать, один из государственных преступников? – опешил он.

– Horreur ce que vous dittes lά, mousieur![30] – взвизгнула Полина.

Но Панчулидзев был непреклонен в том, что касалось его убеждений:

– Да, все эти деятели, так называемые «декабристы», равно как их либеральные наследники, не что иное, как враги нашего Отечества! – отчеканил он. – Люди, посягнувшие на благословенную монархию и само государство Российское. Они одним своим примером уже расшатывают устои общества, ввергают Россию в революцию. А это… probatum est[31]. Вспомните французов с их гильотиной и иными ужасами!.. Да что там французы! Нам одной Польши предостаточно! Нет, нет и ещё раз нет! Россию революция погубит… И потому место всем смутьянам на каторге! Я бы таких сам, своими руками, будь на то моя воля, препровождал в самую строгую и самую отдалённую темницу… И чтобы никакой амнистии!

– Ах, вот вы как! – она сжала кулачки и бросилась на него, как разъярённая тигрица.

Он едва успел схватить её за руки и притянул к себе. Огромные глаза Полины с золотистыми крапинками вокруг зрачков оказались совсем близко. Он припал к её губам. Они, в первые мгновения неподатливые и жёсткие, вдруг сделались мягкими и раскрылись ему навстречу…

После, когда он помогал ей затягивать корсет и надеть платье, она спросила его вполне миролюбиво:

– Вы разве не читали статью Завалишина в одиннадцатой книжке «Русского вестника» за прошлый год?

– Не читал, – лениво произнёс он. Ссориться больше не хотелось. – И о чём же пишет ваш кумир?

– О наших моряках в Калифорнии. Завалишин плавал туда в 1824-м. У него есть публикации и о форте Росс. Вы слыхали о таком?

– Конечно, слыхал. Это наша колония, принадлежавшая Российско-Американской компании. Кажется, в конце сороковых её продали кому-то из американцев. Как раз накануне золотой лихорадки… Думаю, что эта сделка была большой ошибкой.

– Вот-вот, – обрадовалась Полина. – И господин Завалишин думает так же. Об этом и пишет в своей статье. Вам явно будет о чём поговорить.

Панчулидзев пробурчал:

– Я встречусь с этим господином вовсе не потому, что он о чём-то думает так же, как я, а ради нашего Николая.

Полина, как маленького, погладила его по голове и сделала это так мило, что он даже не обиделся.

– Так, когда мы едем в Москву? – безо всякого перехода спросила она.

– Разве мы едем вместе? – растерялся Панчулидзев.

Полина лукаво улыбнулась и в привычной для себя манере ответила вопросом на вопрос:

– А разве вы этого не хотите?

– Но что скажут ваши родители, как мы объясним им наше путешествие вдвоём?

Она ответила грустно:

– Я уже давно сирота. И потому привыкла отвечать за себя сама…

– Простите, графиня, я не знал…

Они помолчали. И хотя молчание это не было тягостным, Панчулидзев не сразу решился снова заговорить:

– Однако, мадемуазель, noblesse oblige[32], – осторожно заметил он. – Что подумают о нас с вами в приличном обществе: мы ведь – не брат и сестра…

– Ах, князь Георгий, князь Георгий, вы не перестаёте меня удивлять. Ну какой вы, право, дремучий моралист и закостенелый консерватор…

– Позвольте с вами не согласиться, мадемуазель… Традиции и честь – главные понятия, на которых держится всё общественное устройство. Вспомните, как у Пушкина: «И вот общественное мненье, пружина чести, наш кумир, так вот на чём вертится мир!»

– Но, помилуйте, ведь это же такая немыслимая старина… Такой, простите меня, моветон… Мы с вами живём в век свободомыслия и новых нравов! Впрочем, пора обедать… Надеюсь, вы составите мне компанию, милый князь… Ну, перестаньте бычиться и дуться. Если для вас так важно мнение этого пронафталиненного и сплошь лживого общества, тогда говорите всем любопытным, что я ваша невеста…