Константин Бадигин - Секрет государственной важности Страница 16

В дни меркуловщины Великанов познакомился с одним из комсомольских вожаков — военным моряком Часовитиным.

Когда Федя узнал, что на «Синем тюлене» ему в одиночестве придется выполнять куда более опасное поручение, он сначала заколебался. Каратели не должны высадиться в Императорской — вот что он должен был сделать. А как? Целый вечер он сидел у старого механика Острейкина, несколько лет проплававшего на «Синем тюлене»; многому научил он Федю, но это был, так сказать, подсобный материал. На судне все зависело от обстановки, от того, как сложатся обстоятельства. Главное, пожалуй, заключалось в том, сумеет или не сумеет Федя найти себе помощников на пароходе. Не чувствовать в тяжкий момент дружеской поддержки, не иметь возможности посоветоваться, быть всегда одиноким — самое тяжкое, что может быть в жизни… Да и задание такое, что выполнить его, может статься, одному не под силу. Великанов не знал, что сначала все планировалось по-другому, что у пославших его не оказалось другого выхода. На «Синий тюлень» его устроил по просьбе матери дядя-механик. И вот Федя на пароходе в роли уборщика…

«Ты будешь скользить на волосок от гибели, — сказал ему большевик Василий Руденко на прощание. — Будь осторожен, но если припрет — иди на все, не прощай никому… Они же не прощают». И он передал Феде видавший виды наган с потертыми щеками деревянной ручки.

Федя теперь вспомнил книгу Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Как там просто получилось: чтобы сбить с курса корабль, положили топор под магнитный компас, стрелка резко отклонилась, и корабль пошел вместо Америки к Африке…

Попробуй-ка на самом деле так сделать! На «Синем тюлене», как и на других пароходах, вахтенный помощник каждые полчаса сверяет показания главного компаса на верхнем мостике и путевого, по которому правил рулевой. Конечно, можно попытаться вывести из строя оба компаса, но это уже сложнее, и все равно почти сразу разоблачат. Здесь не пятнадцатилетний капитан, тут непрерывно стоит бдительная вахта и действовать надо по-иному.

Сидя на раскладушке, Великанов думал, вздыхал. Длинный день подходил к концу, и он вспомнил свою каюту. И фотографию над изголовьем… Он улыбнулся. Ложась спать и просыпаясь, он тихонько говорил девушке с тугими косами: «Спокойной ночи, Танечка», «Доброе утро, Танечка»… Федя знал ее давно, с малых лет.

Они вместе жили в Императорской гавани, потом оба учились во Владивостоке, мечтали о новой жизни, спорили, ходили в театр.

В мореходном училище Великанов услышал сентиментальную морскую песенку. Она и Тане понравилась. В свободную минуту, глядя на фотографию, Федя напевал:

Девушку из маленькой таверныПолюбил суровый капитан,Девушку с глазами дикой серныИ улыбкой, как морской туман…

Окончив гимназию, Таня уехала домой, в Императорскую. А Федя продолжал учиться в мореходке и твердо знал, что они скоро снова увидятся.

Квакающий голос японского офицера привлек внимание Великанова. Он подвинулся к окошку буфета.

— Куда, зачем вы решили повернуть, Оскар Казимирович? — спрашивал черноволосый японец, сидевший в дальнем конце стола.

— В первую удобную бухту, господин Тадзима, — уклонился капитан, прихлебывая чай — Мне нужна пресная вода. Вы чувствуете, чай чуть-чуть солоноват. Хе-хе, механики, как всегда, перепутали клапана, подмешалась морская вода… Пользуясь случаем, поручик Сыротестов хочет взять кое-какой груз — шерсть для валенок.

— Ах, вы имеете в этой бухте свой склад? — не отставал японец, улыбаясь и показывая зубы и бледные десны.

— Спросите у поручика. Я не интересовался подробностями. Я, господа, только извозчик Мне говорят: «Поехали!» — я еду. Мне говорят: «Стоп!» — я останавливаюсь… Тпру! — неожиданно произнес капитан и сделал руками жест, словно натягивая вожжи. — Конечно, если надо напоить свою лошадку, хе-хе, тут ничего не поделаешь.

Услышав о непредвиденном заходе в первую же бухту, Федя испытал истинное удовлетворение. Насчет воды капитан сказал правду. Великанов-то это хорошо знал: это он подмешал морскую воду. Он, Федя, вмешался в жизнь большого парохода, управляемого чужими, и теперь они вынуждены тратить время на приемку пресной воды. Вот только что за дела у поручика на берегу?

Федя посмотрел на Сыротестова. Разъевшийся и румяный, поручик напоминал приказчика модного магазина, позванивал шпорой и внимательно изучал потолок кают-компании. Он считал, что ему повезло. Не пришлось открывать все карты Оскару Казимировичу. Когда капитан попросил разрешения зайти в бухту Орлиную для пополнения запасов воды, он разрешил — вот и все. Ну, а уж если попали в эту бухту, то и он, Сыротестов, кстати заберет там и свой груз. Все получилось само собой. Поручик покрутил свои усики колечком. Он был очень доволен.

Мадам Веретягина бесцельно расставляла и переставляла на столе деревянные бочоночки лото. Капитан Тадзима украдкой взглянул на русского офицера, прекратил расспросы и, видимо, углубился в какие-то свои приятные размышления.

Американец Томас Фостер перелистывал молитвенник, и руки его, как всегда, немного дрожали. Проповедник был изрядно под градусом.

Слегка покачивало. Две медные керосиновые лампы, надраенные до блеска, шевелились над столом. Они висели на всякий случай, если с электричеством что-нибудь случится. На ламповой меди, как крошечные солнца, сияли белые колпачки плафонов.

Молчание затянулось и стало тягостным.

Веретягина поднялась, резко отодвинув деревяшки. Подойдя к иллюминатору, она раскрыла шторки и стала пристально вглядываться в ночной мрак.

По трапу простучали чьи-то сапоги.

— Разрешите, господин капитан, — сказал матрос, появляясь в дверях. — Свет мешает смотреть вперед. Берег близко. Николай Иванович просил…

— Хорошо, хорошо, — машинально помешивая в стакане серебряной ложечкой, кивнул Гроссе. — Лидия Сергеевна, дорогая, закройте шторку… Вахтенные на мостике ничего не видят.

— Николай Иванович просил вам передать, — сказал матрос, — с востока несет туман.

— Хорошо, хорошо, — кивнул Гроссе.

Матрос ушел.

— Мне так страшно, — поежилась Лидия Сергеевна, задернув занавеску. — Там совершенная темнота, и под нами целая верста воды. Темнота давит на меня, как крышка гроба. Ужас, ужас… Вы говорите — туман, а я перестала понимать, где у нас туман, а где мрак отчаяния.

— Под нами три версты соленой воды, — поправил капитан, любивший во всем точность.

Все молчали.

— Вы знаете, конечно, поэму Кольриджа «Старый моряк», — продолжала мадам Веретягина. — Дайте папироску, господа… Матрос убил альбатроса, и вот команда видит, как на горизонте появляется корабль-призрак. Я напомню несколько строк. — И она перешла на речитатив. Голос ее, чуть сипловатый, был бы все же, пожалуй, даже приятен, если бы не нотки истеричности.