Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев Страница 16

в профессии водолаза нет пустяков. Все главное. С водолазным снаряжением надо обращаться, как с часовым механизмом. Перед спуском проверять каждый винтик. Клапана особенно. — Макуха бросил взгляд на Федора. — Но смерть — я называю вещи своими именами, — смерть может притаиться не только в непроверенном клапане или плохо закрученной гайке. Был случай. Со мной. Придавило шланг-сигнал грузовой стрелой. Что делать? Помощи ждать неоткуда, самому стрелу не поднять. Попросил я тогда спасательный конец, обмотался им и обрезал свой шланг-сигнал. Вытащили на спасательном конце. Растерялся — пропал бы! — И уже уверенно закончил: — Ордынцев погиб от растерянности.

Мичман обвел взглядом молчавших ребят, всматриваясь в их лица, тронул усы.

— Против зверя морского дают вам водолазный нож. Против страха, растерянности этот нож не годится. Не поможет! Тут другой булат нужен. Я всю жизнь служу, всю жизнь водолаз, и скажу вам, хлопцы: нет дисциплины — нет водолаза! Или погибнет, или признают негодным. Хотите быть настоящими водолазами — научитесь подчиняться приказам, и командирским и своим. Без этого не выйдет из вас ни хрена! Вот так!

Макуха повертел выкуренную трубочку. В шершавых от морской воды и ветра пальцах трубочка казалась кукольной.

— Хочу, хлопцы, рассказать случай, что в начале войны произошел. В июле сорок первого. Тринадцатого числа. По гроб не забыть мне это чертово число. Два наших эпроновских корабля, "РТ-67" и "РТ-32", и сторожевой корабль "Пассат", тоже бывший траулер — недавно треску ловил, шли из Мурманска в Иокангу. У Гавриловских островов наскочили на пятерых немецких миноносцев. Принял "Пассат" бой. А на нем всего две "сорокапятки" да два пулемета. Повоюй-ка против пятерых миноносцев! Так вот, принял "Пассат" бой. Окуневич, командир "Пассата", приказал обоим "РТ" отходить к берегу и дымовую завесу поставил, чтобы закрыть нас. А сам на немцев! На смерть...

Макуха помолчал, устало провел рукой по лицу.

— Да-а... Удалось "Тридцать второму" скрыться, а нашему "Шестьдесят седьмому" со второго залпа снаряд мачту снес, другой — борт прошил и в машинном отделении взорвался. А третий в корму вмазал: ход потеряли. Стали мы шлюпки на воду спускать. А немцы торпеды пустили. Одна метрах в трех от кормы прошла. Волосы поднялись. Пока мы со шлюпками возились, немцы "Пассат" трепали, что собаки курицу — только пух летел. Взорвался вскоре он от попадания в артиллерийский погреб. Из двадцати четырех с "Пассата" подобрали мы двоих. А потом и наш "РТ" добили немцы. Кто не успел сойти на шлюпки, погибли. Тридцать три человека сразу. Нас в шлюпках набралось двенадцать человек, и семеро из нас раненые. А немец из крупнокалиберных садит, шлюпки как решето стали. Видим, смертный час пришел. И тут запел кто-то "Интернационал". Встали, раненых поддерживаем и поем. А немец из крупнокалиберных...То один из нас упадет, то другой. Меня тоже тогда стукнуло. Остальные стоят и — "...это есть наш последний..."

Мичман задумался.

Ребята притихли.

— Только для меня этот бой не последним оказался. Капитан-лейтенант Кулагин, он тогда старшим лейтенантом был, принял на себя командование и повел шлюпки в бухту Гавриловскую. Приказал всем лечь на дно в шлюпках, кто в живых остался. Немцы или подумали, что перебили всех, или надоело из пушек по воробьям стрелять, бросили нас и ушли. Добрались мы до Гавриловской. Там "РТ-32". А на нем из двадцати пяти только семеро осталось. Арифметика простая: за один час в этой бойне два корабля и семьдесят три человека погибли. До гроба не забудешь этого...

Макуха замолчал и долго набивал трубочку новой порцией табака. Табак сыпался мимо, мичман не замечал.

— В газетах писали об этом. Подвигом назвали. Стихи сочинили. А я как вспомню: семьдесят три человека! Когда в шлюпках "Интернационал" пели, страха не было. Обида была: тебя бьют, а ты ничего поделать не можешь.

Мичман несколько раз подряд затянулся.

— А подвиг, что ж, может, и подвиг. Народ-то готов был к подвигам. Не зря при советской власти жили. Подвиг — он всей жизнью человека подготавливается. Коль прожил пустые годы — так вот, вдруг, подвига не сделаешь. И разные они — подвиги. Одни громкие, другие тихие. Я вам про громкий рассказал, стихи, говорю, о нем есть, в газетах писалось. А вчера, хлопцы, вы тоже большое дело сделали, но в газетах об этом не будет, и стихов не сочинят. По вашим понятиям: бой — вот подвиг! А тут — подумаешь! — работа. Самое обыкновенное дело. А война ведь тоже труд. Только вредный для здоровья и опасный для жизни. А у вас как раз профессия такая. Вот и соображайте: в тылу вы или на фронте.

Задумчиво признался:

— Смотрел на вас и думал: "Салажата, хвачу с ними лиха". И берет меня удивление. Хлопцы вы как хлопцы, куга зеленая еще, и детства в вас много, а вот есть что-то у вас такое... Вот вы на фронт хотите, а я в ваши годы мечтал, как бы деньгу сколотить, лошаденку купить. А время тоже военное было — первая германская. Насчет деньжат у вас, наверное, и в мыслях-то нет, а я с этой заразой до сих пор воюю. Нет-нет да и вылезет мыслишка: на черный денек скопить. Вы вот на увольнение идете, друг другу клеш, бушлат поновее даете, гюйс... Мы раньше не так. Каждый свое припрятывал, берег. Вам, пожалуй, этого и не понять. Вот смотрю я на вас и завидую. Вольного полета вы люди.

Мичман улыбнулся, выколотил из трубочки пепел.

— Расчувствовался я сегодня — старею, видать. Ну, хлопчики, давайте "отбой", а то кости мои гудят.

Мичман, покряхтывая, тяжело поднялся.

— Эх, пробежали годы. Как матрешки, один в другой вошли. Завтра у вас много работы будет, и не горюйте, что стрелять не приходится. Как в нашей хохлацкой песне спивают: "Гоп, куме, не журысь, туды-сюды повернысь!"

Утром следующего дня ставили на отремонтированный слип траулер. Его расчалили с четырех сторон и, выбирая слабину канатов, подтягивали бортом на тележку слипа.

Внизу, под водой, эта тележка — огромная платформа на колесах — медленно двигалась по рельсам в том же направлении, что и корабль — на берег.

Посадка корабля на тележку трудна и ответственна. Особенно в отлив, когда вода быстро уходит из-под корпуса. Если корабль сядет на кильблоки неправильно, то не удержать его