Иду на перехват - Владимир Алексеевич Рыбин Страница 18

Треск разрывов забивает уши, придавливает тяжестью. И сразу же ночь взрывается криками, резкими, как удары хлыста, винтовочными выстрелами. Гудит на реке катер, кто-то нетерпеливый кричит «ура», плюхаясь в мелкую воду у берега.

Все совершается удивительно быстро. Несколько пленных жмутся к стене, вытянув руки вверх, призрачно серые в первых бликах рассвета. Вокруг толпятся пограничники, вспоминают детали боя, с любопытством разглядывают таких неопасных теперь вражеских солдат.

Мичман Протасов долго ищет начальника заставы, плутая в обманчивых сумерках. Находит его возле крайней хаты разглядывающим в бинокль темную стену камышей.

– Контратаку ждешь?

– Не думаю. Их немного ушло.

– Могут подкрепления подбросить.

– К тому времени нас тут не будет.

Заря расплывается над вербами опаловым веером. Грач внимательно смотрит на нее, словно впервые видит, и решительно командует отход. Через минуту десятки лодок шумно, как на мирных соревнованиях, наискосок несутся по реке. Начальник заставы сидит между гребцами, пожимает ушибленным где-то плечом и с удовольствием гладит холодный влажный ствол трофейного пулемета. Позади дымит, догорает вражеский пикет.

Через час, замаскировав катер в глухом ерике, мичман Протасов идет на заставу.

– Прикажете отдыхать? – весело спрашивает он.

Грач поднимается ему навстречу, говорит без улыбки:

– Не придется тебе отдыхать. Приказано срочно возвращаться в Килию.

– Зачем это?

– Возьмешь на борт десантную группу.

Протасов шагает по гулким дощатым мосткам и с грустью думает о Даяне. И вдруг видит деда Ивана, похаживающего с решимостью малость хватившего человека.

– Я слов на ветер не бросаю, – хвастливо говорит дед и кивает на дремлющего на скамье возле калитки председателя сельсовета. И Протасов догадывается, что хитрый старик не пожалел своих погребов и с помощью большой оплетенной бутыли продержал председателя возле себя.

– Спасибо. Но я снова ухожу.

– Я тебе уйду! – сердится дед. – Ты меня не позорь. Женись сначала.

– Так Даяны ж нет.

– Как нет? – Он с треском распахивает калитку и кричит во весь голос: – Ма-арья-а! Давай невесту!

Уснувший после целого дня деловой беготни председатель испуганно вскакивает и снова садится, растерянно улыбаясь. В дверях хаты появляется известная своей настырностью вдова рыбака, утонувшего два года назад.

– Иди, девка, не упрямься. Век благодарить будешь, – приговаривает она, подталкивая Даяну.

– Что ты удумал? – говорит девушка, оказавшись перед мичманом.

– Ухожу я, Даянка. Кто знает, когда в другой раз увидимся.

– Слышишь – уходит, – вмешивается дед. – Уезжает, стало быть. Проводи его не как шалопая, как мужа.

– Будешь ждать меня?

Дед Иван решительно отстраняет Даяну, встает перед мичманом, маленький, задиристый.

– Болтать ты горазд. То у тебя приказ поспешный, то сам же лясы разводишь. Давай женись и езжай на здоровье.

– Свидетели нужны, – говорит председатель, раскрывая книгу.

– А я чем не свидетель? А с ее стороны – тетка Марья. Заспал, что ли?

Протасов с веселым недоумением смотрит на председателя, который, держа документ на широкой ладони, ловко шлепает по нему темным затертым штемпелем.

– Вот теперя целуйтеся, – радостно говорит дед. И подталкивает Даяну. Девушка послушно прижимается к мокрому, заляпанному илом кителю Протасова и вдруг начинает рыдать, взахлеб, безутешно.

– Что ты, дурочка! – растерянно говорит он и гладит ее руки, по-бабьи вцепившиеся в китель.

«Каэмка» стремительно вырывается на ослепленную солнцем ширь Дуная, и сразу все теряется за кормой – и мостки, и белое пятнышко платья Даяны исчезают за плотными корявыми вербами.

Протасов стоит у руля, как полагается, в положении «по-боевому» и смеется, смущенно оглядываясь на пограничников на палубе. Он снова и снова вспоминает и удачный ночной бой, и забавную настырность деда Ивана. И все трогает рукой левый карман, где лежит удостоверение личности с фиолетовым штампом на шестой странице.

Проносятся мимо камыши, сжавшие протоку зелеными стенами. Под высокий форштевень стремительно летят серебристые россыпи ряби.

* * *

Для начальника погранотряда подполковника Карачева начальной школой и службы, и жизни была Первая Конная армия. С юношеским азартом принимал он стремительность переходов, лихость атак. Глухой гул летящей конницы, спины бегущих врагов – все это было для него как уроки тактики и стратегии. С тех пор главные премудрости войны видел он в активности, быстроте, решительности.

И как бы потом ни поворачивалась армейская служба, в нем все жила та первая уверенность, что враг побежит, когда мы начнем наступать.

И в эти трудные первые часы июня, когда телефоны в отряде зазуммерили от лавины тревожных сообщений, когда, казалось бы, не осталось другой заботы, как выстоять, и когда еще действовали строжайшие приказы, предписывавшие ни в коем случае не поддаваться на провокацию, – уже в те часы подполковник Карачев думал о возмездии, о смелых вылазках.

Карачев поощрял активность начальников застав, но мечтал не просто о вылазках – о настоящем десанте, который посеял бы панику в стане врагов, о плацдарме для будущего удара. Он не оставил мысли о десанте даже когда узнал то, чего в тот час еще не знал никто из его подчиненных, – о серьезных прорывах на других участках огромного фронта, когда многие воинские части, стоявшие по Дунаю, ускоренным маршем ушли на север.

– Тем более мы должны атаковать, – говорил он. – Чтобы не дать противнику ударить еще и с юга.

Некоторые штабники возражали ему, ссылаясь на то, что пограничные подразделения, дескать, не предназначены для наступательных операций.

Тогда подполковник сердился:

– А гражданские, те, что идут теперь в истребительные батальоны, они разве предназначены? Мы военные и должны уметь выполнять любые задачи.

Удар решено было нанести на Килию-Веке. Небольшой городок этот разбросал свои одноэтажные домики в километре ниже нашей левобережной Килии. Судоходная протока подходила к нему из глубины румынской территории, и там, у небольшой пристани, каждую ночь гремели мостки: прибывали новые и новые подразделения. По данным разведки к 25 июня в Килии-Веке было до тысячи солдат и офицеров противника, крупнокалиберные пулеметы, пушки.

Карачев мог выделить для десанта лишь мелкие подразделения 3-й пограничной комендатуры численностью до батальона. Вместе с оставленным в Килии батальоном ушедшего на север стрелкового полка это было уже кое-что. И все же очень мало для форсирования такой водной преграды, как Дунай, для наступления на численно превосходящего противника.

Но начальник отряда был уверен в успехе. Ибо катера Дунайской флотилии обеспечивали господство на реке. И еще потому, что верил в своих пограничников, знал: каждый может и должен драться за двоих.

И вот пришла эта ночь, ночь первого в Великую Отечественную