Cecil Forester - Под стягом победным Страница 19

– Лжец! – выговорил он наконец. – Он меня опозорил!

– Он опозорил всех, – сказал граф тихо.

– Но это… но это… – Хорнблауэр отчаялся выразить свою мысль по-французски. Он напомнил себе, что уже в Росасе знал о победных реляциях, которыми разразится Бонапарт. Постыдная слабость – впасть в исступление только из-за того, что увидел их воочию.

– Вы извините меня, мсье, – сказал граф, – если я сменю тему и задам несколько личных вопросов?

– Да, конечно.

– Я полагаю, вы убежали по пути в Париж?

– Да.

– Где это было?

Хорнблауэр попытался объяснить, что это произошло на проселочной дороге у реки, в шести километрах выше Невера. Путаясь в словах, он рассказал, как они туда попали, как связали Кайяра и как в темноте шли по реке на лодке.

– Я полагаю, это было около шести часов вечера? – спросил граф.

– Да.

– А сейчас полночь, и вы проплыли двадцать километров. Ваша охрана никак не могла добраться досюда. Это я и хотел знать. Сегодня ночью вы можете спать спокойно, капитан.

Хорнблауэр с изумлением понял: он и не сомневался, что будет спокойно спать этой ночью – дружественная атмосфера дома не позволяла помыслить об ином. Теперь, как бы от противного, пробудились сомнения.

– Вы… вы скажете полиции, что мы здесь? – спросил он. Чертовски трудно было сформулировать такого рода вопрос на чужом языке и не обидеть хозяина.

– Напротив, – отвечал граф, – если меня спросят, я скажу, что вас здесь нет. Прошу вас, считайте, что вы среди друзей, капитан, и оставайтесь у нас столько, сколько сочтете нужным…

– Спасибо, сударь. Спасибо большое, – пробормотал Хорнблауэр.

– Могу добавить, – продолжал граф, – что по причинам, излагать которые было бы слишком долго, власти не усомнятся в моих словах. Не говоря уже о том, что я имею честь быть здешним мэром, то есть представителем правительства, хотя всю работу и делают мои заместители.

Хорнблауэр заметил, что при слове «честь» граф сухо усмехнулся. Он пробормотал что-то соответствующее, граф любезно выслушал. Чем дольше Хорнблауэр об этом думал, тем больше удивлялся, что случай вывел его к дому, где их приветили, обогрели и спрятали от погони, к дому, где можно спать спокойно. При мысли о сне он понял, что, несмотря на возбуждение, смертельно устал. По бесстрастному лицу графа и приветливому – его невестки нельзя было угадать, насколько устали они. Какую-то минуту Хорнблауэр мучился проблемой, неизбежно встающей, когда впервые ночуешь в чужом доме – надо ли гостю самому намекнуть, что он хочет лечь, или ждать, пока намекнет хозяин. Он решился и встал.

– Вы утомились, – сказала виконтесса.

– Да, – ответил Хорнблауэр.

– Я покажу вам вашу комнату, сударь. Позвать вашего слугу? Нет? – спросил граф.

Хорнблауэр поклонился виконтессе и пожелал спокойной ночи. Они вышли в холл. Указывая на пистолеты, которые все еще лежали на столике, граф вежливо спросил:

– Не хотите ли вы взять их с собой? Быть может, с ними вы будете чувствовать себя безопаснее?

Предложение звучало соблазнительно, однако Хорнблауэр, подумав, отказался. Если придет полиция, пистолеты его не спасут.

– Как хотите, – сказал граф и пошел вперед со свечой – Я зарядил их, когда услышал, что вы приближаетесь. Я подумал, что это, возможно, шайка refractaires – молодых людей, уклоняющихся от воинской повинности. Их число значительно выросло после нового декрета о призыве на военную службу. Однако я быстро понял, что грабители не стали бы оповещать о себе криками. Вот ваша комната, сударь. Надеюсь, вы найдете здесь все необходимое. Наряд этот сидит на вас так хорошо, что, возможно, вы наденете его и завтра? Тогда желаю спокойной ночи.

Хорнблауэр нырнул в постель и задвинул полог. Под одеялом было восхитительно тепло. Мысли его приятно мешались; тревожную память о падении с длинного черного водопада, об отчаянной схватке с водоворотом заслонили другие образы: длинное, подвижное лицо графа, замотанный в плащ Кайяр на полу кареты. Спокойно Хорнблауэр не спал, но не мог бы сказать, что спал плохо.

VIII

Хорнблауэр еще дремал, когда Феликс принес завтрак и раздвинул полог над кроватью. Следом появился Браун и, пока Феликс устраивал поднос на столике, принялся складывать одежду, которую Хорнблауэр сбросил перед сном. Держался он с невозмутимой почтительностью барского слуги. Хорнблауэр с удовольствием отхлебнул дымящегося кофе, откусил хлеба; Браун вспомнил еще одну обязанность и торопливо отдернул занавеси на окнах.

– Шторм улегся, сэр, – доложил он. – Думаю, ветер стал немного южнее, так что надо ждать оттепели.

Сквозь глубокий оконный проем Хорнблауэр с постели видел ослепительно белый берег, полого спускающийся к реке, которая чернела, словно выписанная на белом листе бумаги. Ветер сдул снег с деревьев, обнажив четкие голые ветви, только стоящие по колено в темной воде ивы венчались нежными куполами. Хорнблауэру казалось, что он различает журчание воды. Во всяком случае, шум водопада он слышал отчетливо, хотя самого водопада не видел, только завихрение воды у его подножия за изгибом берега. На другом берегу торчали заснеженные крыши деревенских домишек.

– Я заходил к мистеру Бушу, сэр, – сказал Браун. Хорнблауэру стало совестно, что он, увлекшись пейзажем, забыл про своего лейтенанта. – Он чувствует себя хорошо и просил засвидетельствовать вам свое почтение, сэр. Когда вы закончите одеваться, сэр, я пойду его побрею.

– Хорошо, – сказал Хорнблауэр.

Он чувствовал приятную истому. Вставать не хотелось. Сейчас он был на перепутье между ужасным вчера и неизвестным сегодня, и хотел, чтоб эти минуты тянулись вечно: чтоб время остановилось и преследователи застыли, обратившись в неподвижные статуи, пока он нежится в постели, чуждый опасностям и ответственности. Даже кофе утолял жажду, но не подстегивал энергию. Нечувствительно Хорнблауэр впал в приятную полудрему, однако неумолимый Браун топтался возле постели, вежливым шарканьем напоминая, что пора вставать.

– Ладно, – сказал Хорнблауэр, покоряясь неизбежному.

Он сбросил одеяло и встал, суровый обыденный мир сомкнулся вокруг, дремота растаяла, словно краски тропического восхода. Бреясь и умываясь из нелепого маленького тазика в углу, он с тоской думал, что придется долго говорить с хозяевами по-французски. Утруждаться не хотелось ужасно. Хорошо Бушу, который говорит только по-английски. Эгоистичный рассудок свое нежелание напрягаться раздувал до размеров трагедии, сопоставимой с реальной угрозой расстрела. Хорнблауэр рассеянно слушал болтовню Буша, и ни словом не удовлетворил его любопытство касательно гостеприимных хозяев или их дальнейших планов. От этого ему веселее не стало, напротив – теперь вдобавок к плохому настроению он жалел и презирал себя, что отыгрывается на безобидном лейтенанте. Высидев, сколько требовали приличия и ни минутой больше, он сбежал от Буша и пошел в гостиную искать хозяев.