Клод Фаррер - СОЧИНЕНИЯ В ДВУХ ТОМАХ. ТОМ 2 Страница 2

Фельз молчаливо и долго рассматривал пейзаж, потом повернулся к будуару. Контраст резко бил в глаза. По обе стороны стекла противостояли друг другу крайняя Азия, еще не покоренная, и вторгающийся крайний Запад…

«Да! — подумал Фельз. — Быть может, не солдаты Линевича и не корабли Рождественского угрожают сейчас Японской цивилизации… а вот скорее это… мирное нашествие… белая опасность».

Он готов был пуститься в подобные размышления, как вдруг тонкий голос, певучий и странный, но нежный, говорящий по-французски без малейшего акцента, прервал его:

— О, дорогой мэтр!.. Как мне стыдно, что я заставила вас так долго ждать!..

Маркиза Иорисака вошла и протянула руку для поцелуя.

II

Жан-Франсуа Фельз считал себя философом. И, быть может, он и был им в действительности, конечно, настолько, насколько может быть философом человек Запада. Без всякого усилия он усваивал во время своих прогулок по свету обычаи, нравы и даже костюмы тех народов, которые он посещал… Сейчас вот, у дверей дома, он хотел разуться, согласно с японской вежливостью. Но теперь, в этом французском салоне, где раздавался французский язык, экзотизму, само собой разумеется, не было места.

Поэтому Жан-Франсуа склонился, как сделал бы и в Париже, и поцеловал протянутую ему руку.

Потом, глазами художника, быстрыми и пронизывающими, он оглядел хозяйку дома.

На маркизе Иорисака было платье от Дусэ, Калло или Ворта, это прежде всего бросалось в глаза, потому что это платье, изящное, хорошо сшитое, но задуманное европейцем для европейских женщин, принимало на хрупкой и стройной японке совершенно особенный вид и размеры, — подобно очень широкой золоченой раме вокруг акварели величиной с ладонь. В довершении всего маркиза Иорисака была причесана противно традиции: ни напомаженной, блестящей челки, ни широких бандо, обрамляющих все лицо; вместо всего этого — удлиненный шиньон, оттягивающий назад всю прическу, так что голова, лишенная классического тюрбана, цвета черного дерева, казалась маленькой и круглой, как голова куклы.

Была ли она красива? Фельз, художник, влюбленный в женскую красоту, не без тревоги задавал себе этот вопрос… Красива ли маркиза Иорисака? Европеец назвал бы ее скорее уродливой из-за слишком узких глаз, оттянутых к вискам, похожих на две косые щелочки; из-за ее слишком тонкой шеи; из-за бело-розовой поверхности ее слишком больших щек, накрашенных и напудренных свыше меры. Но японцу Иорисака должна была казаться красавицей. И где бы то ни было, в Европе или в Азии, в равной мере нельзя было не почувствовать странного очарования, исходящего от этого маленького существа, презрительного и ласкового, детского и мистического, с медленными жестами, задумчивым лбом и приторной гримаской, которое казалось, то идолом, то игрушкой… Что из двух?

Он поцеловал маленькую ручку, будто выточенную из желтой слоновой кости. И, отказываясь сесть первым, сказал:

— Сударыня, умоляю вас не извиняться… Мне не пришлось ждать достаточно для того, чтобы как следует полюбоваться вашим салоном и садом…

Маркиза Иорисака подняла руку, как бы для того, чтобы защититься от комплимента:

— О, дорогой мэтр!.. Вы смеетесь, вы смеетесь! Наши бедные садики так смешны, и мы это знаем!.. Что же касается до салона, то ваша похвала относится к моему мужу: это он обставил всю виллу, прежде чем привез меня… Потому что, вы ведь знаете, мы здесь не у себя дома: наш дом в Токио… Но Токио так далеко от Сасебо, что флотские офицеры не могут ездить туда в отпуск. Поэтому…

— А! — сказал Фельз. — Маркиз Иорисака служит в Сасебо?

— Ну, да. Разве он не сказал вам этого вчера?.. Когда он был у вас с визитом на борту «Yseult»?.. Его броненосец чинится в арсенале… Кажется, что так… Я не уверена, потому что этих вещей не рассказывают женщинам. Кстати, по поводу вчерашнего, я еще не поблагодарила вас, дорогой мэтр! Это так любезно с вашей стороны — согласиться писать этот портрет… Мы вполне сознавали, что неудобно ловить вас на этой яхте, где вы все же не вполне дома… Мой муж едва посмел… И какой портрет! Портрет такого маленького существа, как я, написанный таким мастером, как вы!.. Я буду ужасно гордиться. Подумайте только! Ведь правда, вы ни разу не писали японку? Ни разу до сих пор? Значит я буду первой женщиной в империи, которая будет обладать портретом, подписанным Жаном-Франсуа Фельзом.

Она захлопала в ладоши, как ребенок. Потом продолжала:

— Меня особенно радует мысль, что благодаря вам мой муж сможет некоторым образом иметь меня подле себя, в своей каюте на корабле… Портрет ведь это, не правда ли, почти двойник? Таким образом, мой двойник уплывает в море и, может быть, будет присутствовать при боях, потому что сообщают, что русский флот в прошлую субботу прошел мимо Сингапура.

— Бог мой! — воскликнул, смеясь, Фельз. — Вот портрет, который придется писать в героическом стиле!.. Но я не знал, что маркизу Иорисака придется так скоро вернуться на театр военных действий… И я тем более понимаю его желание увезти с собой, как вы изволили выразиться, ваш двойник.

Маленький рот, подкрашенный густым кармином, отчего казался еще меньше, полуоткрылся для легкого смеха, довольно неожиданного и — характерно японского:

— О, я знаю, что это несколько необычное желание… В Японии не принято показывать, что влюблен в свою жену… Но маркиз и я, мы так долго жили в Европе, что стали совсем европейцами…

— Это правда, — сказал Фельз. — Я помню: маркиз был морским атташе в Париже…

— Целых четыре года… Первые четыре года брачной жизни… Мы вернулись только к концу позапрошлой осени, как раз к объявлению войны… Я еще была в Париже во время салона девятьсот третьего года… И я так любовалась на этой выставке вашей «Азиадэ»!..

Фельз поклонился с скрытой усмешкой:

— Это, глядя на «Азиадэ», вы почувствовали желание иметь портрет, написанный мной?

Японский смех опять пробежал по накрашенным губкам, но на этот раз он закончился парижской гримаской:

— О, дорогой мэтр! Вы опять смеетесь надо мной! Конечно, нет, я не хотела бы походить на эту красивую дикарку, которую вы написали в ее необычайном костюме, плачущую, как безумная, с застывшим взглядом…

— …Направленным на дверь, в которую кто-то ушел…

— А? Что ж, в конце концов, это не портрет! Но ведь я видела и ваши портреты… госпожи Мэри Гарден, герцогини версальской и, в особенности, прекрасной мистрис Хоклей…

— А в особенности — этот последний?

— Да… О, я, конечно, не предвидела, что вы в один прекрасный день прибудете в Нагасаки на яхте этой дамы… Но ее портрет был так прекрасен! Я его в особенности предпочитала другим из-за чудесного платья. Вы помните, дорогой мэтр? Платье «princesse», все из черного бархата, с корсажем из английского кружева на сатиновом чехле, цвета слоновой кости! И вот! Думая о платье мистрис Хоклей, я заказала себе вот это платье, которое и выбрала для портрета…