Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев Страница 2

Матросы с корветов в отличие от "торгашей" ходят толпами, играют на аккордеонах джазовые румбы и поют хором песенки — даже без перевода понятно, что скабрезные.

На груди каждого военного матроса повязана галстуком черная тесьма в знак вечного траура по национальному герою Англии адмиралу Нельсону. Эти не пляшут джигу, не пристают к женщинам, но спекулируют, несмотря на траур, не меньше "торгашей" и так же матерятся по-русски без акцента.

Да-а, на таких союзничков надейся, да сам не плошай! Недаром говорят: "Начерчиллили всяких планов и никаких рузвельтатов". Вторым фронтом и не пахнет, а война уже третий год...

Блеснули на солнце два "ястребка". Не то барражируют, не то на Варангер-фьорд полетели. Там сейчас каждый день воздушные бои.

Где-то на Первом Украинском летает Николай, друг детства. Студент-радист.

Федор вдруг поймал себя на том, что уже нет горькой зависти при виде самолета в небе.

А давно ли он мечтал стать знаменитым асом!

...Каждый год весной Федор с дружком Колькой, прихватив табели об окончании очередного класса, ехали за город в летную школу. Терпеливо сидели у ворот, дожидаясь начальника. Над ними летали "уточки". Курсанты делали "горку", "бочки", "мертвые петли" — все то желанное, о чем мечтали друзья.

Высокий седой полковник появлялся поздно вечером, когда над аэродромом стихал стрекот моторов. На груди его матово поблескивали два ордена Красного Знамени.

Ребята слышали, что полковник воевал в Испании, и смотрели на него, как на живое чудо. Еще бы! Этот человек видел Барселону, пил из Гвадалквивира, бывал в Гренаде и бил — сам бил! — фашистов.

— Пришли! А я думаю, где ребята в этом году? Уж не провалились ли на экзаменах? — Внимательно полковник просматривал табели. — А что это алгебра только "хорошо"? Летчик без математики — ничто! В небе все математически точно.

— А у тебя еще хуже, — говорил другому, — по литературе "посредственно". Думаешь, коль техника, то литературу побоку! Что это за летчик, который не может отличить ямба от хорея? Чтобы на следующий год одни "отлично" принесли. Не вешать носы! — приказывал полковник. — Обязательно приму. За верность мечте! Еще раза два придете — и как раз. По шестнадцать сейчас? Ну вот...

Ничего себе "ну вот"!

Оставалось ждать. Мечтать о подвиге.

Свои будущие подвиги Федор знал до тонкости.

Один из них — таран. Красиво и мужественно. Как Талалихин! Воздушный бой в разгаре, а немцы все прут. Наших самолетов осталось немного. И вот Федор уже один. Он носится как сокол, и сбивает, сбивает, сбивает... На земле все замерли. "Кто этот герой?" — "Это Черданцев", — отвечают. И вот остается пять немецких самолетов, а у Федора кончается боекомплект. Тогда он идет на таран. "Безумству храбрых поем мы песню!" Раз, два, три... падают фашистские самолеты с отбитыми хвостами и крыльями!..

Или вот другой случай. Его подобьют. Самолет горит. Внизу колонна фашистских танков и пушек. Он направит свой самолет на эту колонну. Как Гастелло! И на сладких крыльях мечты уносился в бессмертие, в бронзу памятника с надписью: "Герой Советского Союза Федор Черданцев".

 Чаще, правда, он оставался живым. Прославленным летчиком, дважды, трижды Героем, маршалом авиации, даже Главным маршалом.

Судьба распорядилась по-своему.

После девятого класса Федора призвали служить на флот. Через месяц он получил от друга письмо: Колька попал-таки в летную при внеочередном наборе...

Недавно Николай прислал вырезку из газеты: награжден орденом Красной Звезды. У Федора нет даже медали. А фронт рядом. Оттуда возвращаются разгоряченные боем корабли с пробоинами и перебитым рангоутом. Федор осматривает подводную часть, заводит корабли в док или садит их на тележку слипа.

Еще ни разу настоящего фрица не видел. Так и война кончится. Люди воюют, а тут... шлепаешь по заливчику, разбомбленные причалы ремонтируешь, лазишь у берега, где воробью по колено. Камбала и то не боится. Вот тебе и "владыка морских глубин"! Вот тебе и действующий флот!

Федор вздохнул.

А ведь могло быть иначе...

В Кемерове на сборном призывном пункте кое-кто из настырных ребят добился зачисления в летную школу. Федор по своей проклятой нерешительности прохлопал момент упросить летчика-капитана, набиравшего себе команду из призывников. Так и угодил во флот.

Перед отправкой команды в часть услышал по радио: лейтенанту Черданцеву Василию Степановичу, саперу, присвоено звание Героя Советского Союза.

Почему, он и сам не знает, но только сразу подумал, что это брату дали Героя. И потом, когда передавали очерк о подвиге, когда он убедился, что это действительно брат, его больше всего удивило полное имя: Василий Степанович. Васька, рыжий его братишка, всего на два года старше, был теперь с каким-то холодным и чужим именем: Василий Степанович и Герой...

И только позднее дошло: "посмертно"...

От черной хриплой тарелки репродуктора Федор пошел к начальнику призывного пункта, майору с целым рядом желтых и красных нашивок на груди за тяжелые и легкие ранения.

— Сейчас передали? — Майор устало провел трехпалой рукой по длинному и серому от переутомления лицу. — Гордись! Вечная слава ему!

— Я на фронт хочу.

— На фронт все хотят. А кто здесь?..

— Я на фронт... — упрямо повторил Федор.

— Ну вот что! — выпрямился майор, подчеркивая этим официальность своих слов. — Ты теперь военный. Куда пошлют, туда и пойдешь.

Щелкнул красивой немецкой зажигалкой в виде пистолета, прикурил, примиряюще сказал:

— Чего надулся? Нельзя тебя вот так прямо на фронт... необученного. Прыткий какой! Сейчас не сорок первый... У меня тоже брат погиб. И отомстить не смогу.

Майор вздохнул, постучал трехпалой рукой по хромовому сапогу. По звуку Федор определил: протез.

— Не берут, — с горечью пожаловался на кого-то майор. — Я им доказывал, что и без ноги можно... Что они понимают, бюрократы!

Осекся. Нахмурился.

— Ну, ступай, ступай! Твое время еще придет.

Эшелон тащился на восток.

Двигались больше ночами. Днем останавливались на запасных путях.

Навстречу громыхали составы с зачехленными орудиями, танками, с солдатами, набитыми в теплушки, как патроны в подсумки. В открытые двери вагонов вырывался лихой перебор гармошки, дробный перестук пляски, задумчивые русские песни...

Эшелоны, эшелоны, эшелоны...

Из глубины России вставала сила,