Ханна Мина - Судьба моряка Страница 20

Тихо, очень тихо, в полной тишине, в которой я отчетливо слышал, как стучало, рвалось из груди мое сердце, я сделал шаг вперед, боясь на что-нибудь налететь, и, когда нож оказался в моей руке, меня охватила бурная радость. Теперь пусть только пикнет. А если шевельнется — убью. Убийство вырвет меня из цепких лап обстоятельств. Я ненавижу убийство, ненавижу кровопролитие. Но что мне оставалось делать? Это был единственный выход из столь трудного положения. Меня оправдают. Нелепое стечение обстоятельств вынудило меня совершить этот шаг, я был одержим отчаянным желанием спастись. Об отступлении я не думал.

Со своего места у перегородки, разделявшей магазин на две части, я наблюдал за девичьими руками. Вот она расчесывает волосы, разъединяет их на пряди, укладывает, обнажая красивую руку с нежной кожей. Мне видна только спина девушки, но я готов поклясться, что она красива. Высокая, стройная, с тонкой талией, изящной фигурой, гибкая, как тростинка, соблазнительные линии бедер, прелестные ножки… Красота женщины заставила меня забыть страх, оставаться на месте. Хотелось следить за ее движениями, наслаждаться… И такое искушение выпало мне, моряку, истосковавшемуся по женской ласке! Да о такой я мог только мечтать! Тем более в этом порту, где и мечтать-то бесполезно о любом приключении, даже о мимолетных мгновениях любви.

Затаив дыхание смотрел я на обнаженные прекрасные руки. Простите мою откровенность, но так было… Голые плечи сразили меня, сказалось сильное душевное волнение. На море видишь много женщин, много тел — и от этого лишь слегка волнуешься, а то и не волнуешься вовсе. Недаром говорят: самая красивая женщина на пляже та, которая одета. И в этом магазине, в этом полумраке, в окутавшем нас одиночестве, где я шел на безумный риск, эти белоснежные руки бесконечно волновали меня, казались мне высеченными из мрамора или слоновой кости. В таинственной волшебной полутьме магазина женщина виделась мне райской гурией, казалась той самой русалкой, что очаровала меня однажды ночью на берегу. А может быть, это ожившая статуя и, завидев меня, она снова окаменеет?

Мгновения, полные страха, напряжения и страсти. О господи! Как я несчастен, как счастлив я! Что творится в моей душе! Борьба страстей… Как сильна опасность, и как она прелестна, когда человек оказался на грани жизни и смерти, между надеждой и отчаянием, дрожит с головы до ног в ожидании того момента, когда решится его судьба: вознесется ли он ввысь или рухнет в бездну, расстанется с жизнью или заключит ее в свои объятия, познает наслаждение или, потерпев неудачу, опозоренный, будет раскаиваться, горько стенать или проклинать себя за содеянное!

Она продолжала расчесывать волосы. Рассматривала их в зеркало с искренним удивлением, точно видела впервые, любуясь ими, а возможно, и наслаждаясь. Быть может, это только начало… Хотелось, чтобы она почувствовала мое присутствие, обратила на меня внимание, чтобы наконец покончить с этой неизвестностью и узнать, что же все-таки будет со мной. Если это самолюбование будет продолжаться, мне грозит беда, я просто потеряю голову и натворю тогда бог знает что.

Но женщина этого не сделала. Слава аллаху, она не сделала этого! Она положила расческу на стол и вдруг увидела меня. Произошло это внезапно, как вспышка молнии. Наши взгляды встретились, мы оба были ошеломлены. Не проронили ни слова, неожиданность сковала наши языки; и прежде чем она пришла в себя и успела шевельнуться или что-то сказать, я стал приближаться к ней с поднятым ножом. Ужас полностью овладел ею. Вид мой, видимо, был страшен — так выглядит, наверное, обезумевший преступник. Да, я был в таком состоянии, я точно сошел с ума. В отчаянно холодном магазине, среди пучеглазых фарфоровых и деревянных уродцев, криворотых джиннов, чертей совершить преступление не так уж трудно, сама атмосфера побуждала к этому. Судьба поджидала в засаде, искала подходящего случая, подталкивала меня к краю пропасти.

Неожиданно женщина шагнула к двери. Я оросился к ней, зажал ей рот рукой, чтобы заглушить крик, и сдавил в объятиях. Она боролась. Ее сопротивление лишь возбуждало меня. Красивая, бледная, с черными раскосыми глазами, расширенными от ужаса. В отличие от других женщин этой страны у нее была маленькая грудь. Белая шея, зубы — как жемчуг, нанизанный за алыми губами. В моих объятиях она была горячей, нежной, в этот бурный момент я забыл о грозящей опасности. Смерть у женской груди стала даже желанной. Нет, я уже не думал ни о смерти, ни о тюрьме, ни о стыде, ни о наставлениях капитана. Я потерял ощущение времени, места. Вдруг острые зубы впились в мое плечо, глубже, еще глубже, вплоть до кости, причиняя мучительную, невыносимую боль. Я кусал губы, чтобы не закричать, надавил ей на плечи со всей силой. Она опустилась на колени, разжала челюсти, едва не упала на пол. Снова пришла в себя и бросилась на меня со свирепостью львицы. Когда силы покинули ее, она вытянулась на полу, всхлипывая и приглушенно стеная.

Не знаю, сколько времени прошло. Думаю, немного. Магазин вращался вместе с нами, вокруг нас, буддийские статуи рыдали от возмущения и злобы, все предметы и картины двигались, пол ходил ходуном, вещи то исчезали, то появлялись вновь, и мы вдруг тоже исчезли куда-то. Когда мы вернулись оттуда, рядом друг с другом, ненависть в глазах женщины погасла. Она отстранилась от меня, отскочила в глубину, затем повернулась ко мне свирепая, как раненая тигрица, а я стоял перед ней на коленях, сложив руки по обычаю этой страны, просил у нее прощения и отпущения грехов.

Она могла закричать, но не сделала этого. Нож лежал на полу — она не взяла его, оттолкнула ногой. Это успокоило меня, но я по-прежнему молча, одними глазами, взывал к милосердию. Женщина поняла, что все позади и нет смысла поднимать скандал. Она лишь указала мне на выход и сказала что-то непонятное.

Я встал с пола. Отряхнул одежду. Я видел, что она берет платье и надевает его. Наши глаза встретились, во взглядах было примирение. Еще момент — и я стою, прижав руку к груди в знак благодарности и согласия, и указываю на предметы вокруг нас, вынимая деньги.

— Не надо, не надо, — сказала она по-своему.

— Надо, надо, — возразил я, снова показывая на эти прекрасные вещицы.

Она ударила себя ладонями по щекам, и тут я увидел обручальный перстень на ее руке. Она что-то возбужденно говорила, точно пыталась объяснить, что мне грозит, если меня здесь застанут, предостерегала о последствиях. Но мне хотелось что-нибудь купить в доказательство, что я вошел в магазин с благими намерениями. Я был уверен, что она не причинит мне никакого вреда. Она — спасительная доска в бушующем море опасности.