Черный лебедь - Сабатини Рафаэль Страница 22

– Это мой долг. Долг перед моим родом, члены которого находятся в изгнании.

– Потому что они боролись против французов. Если они будут побеждены, ваши родные вернутся. Неужели и тогда примирение невозможно?

– Примирение? – Он почувствовал, как к лицу приливает кровь, но сдержал себя и только покачал головой. – Сначала необходимо искупление.

Женщина посмотрела ему в глаза, и он увидел, как серьезно ее милое овальное лицо, как печальны ее глаза под пушистыми бровями.

– Монна Джанна, мои заботы не должны угнетать вас. Я так считаю их пустячными.

Но в тот же миг Просперо понял, что это неправда. Разговор с хозяйкой разрушил грезы, пробудил воспоминания о забытом прошлом и тревогу о будущем. Теперь Просперо снова здоров и не имеет права праздно сидеть в этом доме. Долг императорского офицера повелевал ему быть в Неаполе с принцем Оранским. Отступничество Дориа от Франции и уход его флота – подтверждение того, что принцу необходим флотоводец. А сыновний долг предписывал Просперо навестить и успокоить мать, находящуюся во Флоренции.

Наутро он сообщил о своем решении мадонне Джанне. И добавил совершенно искренне, а вовсе не для красного словца:

– Я чувствую себя так, словно должен разделить свои душу и тело!

Она не сразу ответила ему. После короткого молчания хозяйка взяла лютню, лежавшую рядом, и, как только струны затрепетали под ее длинными пальцами, тихо запела.

Испытывая сразу и очарование, и изумление, и восторг, и благоговение, сидел он и слушал песню, которую сочинил, когда кровь его уже была заражена чумой, песню, зародившуюся в нем при первом взгляде на эту женщину.

Последняя строка тихо замерла на ее губах:

– Con i ginnochi chini a tua beltade[18].

Лютня умолкла.

– Всего лишь слова, – сказала она. – Яркие бусинки, из которых вы делаете ожерелье для существа, созданного вашей мечтой.

Он покачал головой. Он был очень бледен.

– Не яркие бусинки, а жемчужины, мадонна. Жемчужины – символ наших слез, и в них блестят слезы – слезы светлые, чистые и искренние, каких еще никто никогда не проливал. Откуда у вас эти строки?

– Они были записаны на листке бумаги в то утро, когда мы увидели, что вы больны. На них было посвящение: «Даме в серебристом». Я сначала подумала, что это записка, которую вы оставили для меня.

– Я полагаю, так и было. А потом?

Она отвернулась.

– А потом я прочитала эти строки. Я надеялась, что они посвящены мне.

– Вы надеялись? Вы надеялись! – Он взглянул на нее. Его лицо преобразилось, озарившись каким-то внутренним светом. И тут Джанна поняла, что выдала себя. Ее охватил страх; она не решалась встретиться взглядом с Просперо.

– Джанна, – сказал он нежно, – если это правда – а я молю Бога и Богородицу, чтобы это было так, – то мы сейчас не должны испытывать ни недостатка в словах, ни нужды в них. Вы заявили свои права на меня в благословенный час нашей встречи, а я заявил свои права на вас.

Она ответила ему, отведя взгляд:

– Вначале я опасалась, что сонет лжет, что вы спасались бегством не от смерти ради жизни, а от смерти ради смерти. Но когда вы поправились, мои страхи усугубились: этот сонет показался мне всего лишь шуткой. Так иногда, теша свою душу, забавляются поэты.

– Моя любимая, – прошептал он. – Я не умею произносить высокие слова. Но я попытаюсь. Если я вообще наделен даром слагать песни, то должен петь именно теперь, словно беззаботный жаворонок, изливая восторг, переполняющий сердце.

– Но что будет, если вы уедете? – воскликнула она.

– Могу ли я медлить? Есть долг, который я должен выполнить. До поры я себе не хозяин. А исполнив долг, я вернусь. Будете ли вы ждать меня, Джанна?

Она медленно подняла глаза и встретила его страстный пытливый взгляд.

– Ждать? – переспросила она. Никогда прежде не видел он на ее прекрасном лице такого торжественного выражения. – Ждать, пока вы будете мстить? Ждать, пока вы вернетесь ко мне с окровавленными руками? В этом состоит ваша просьба?

Просперо неподвижно застыл.

– А можно ли мне приходить, пока мой долг не исполнен?

Наступила длинная пауза. Джанна сидела, уперев локти в колени, подбородок ее покоился на сложенных чашечкой ладонях. Наконец она ответила:

– Просперо, вы говорите, что любите меня.

– Сказать так – значит сказать слишком мало.

– Большего я не прошу. В этом нет нужды. Вы говорили, что у меня есть права на вас. Однажды вы предложили мне считать вас своим чадом, поскольку я дважды подарила вам жизнь.

– Это действительно так, и, следовательно, эта жизнь принадлежит вам. Распоряжайтесь ею, как вам заблагорассудится.

Она снова подняла глаза.

– Искренни ли вы? Это не просто красивые слова? Тогда, Просперо, я требую, чтобы вы отказались от мести.

Он побледнел.

– Дух моего отца возненавидит меня.

– Мертвые спокойно спят. Мы не должны тревожить их сон нашими безумствами.

– Но есть еще живые. Я превращусь в посмешище в глазах всех Адорно, в презренного отверженного, стоит мне отказаться от мщения. Захотите ли вы связать свою судьбу с таким человеком?

– Я бы гордилась им, ибо он выказал мужество. Господь наш рассматривает месть как зло. Могу ли я связать свою судьбу с человеком, творящим его?

Он отстранился от нее, обхватив голову руками.

– Джанна, вы разбиваете мне сердце. Отказать вам в первой же просьбе, когда я готов отдать жизнь за возможность служить вам!

– Я прошу гораздо меньшего.

– Нет, много большего. Вы требуете мою честь.

– Я требую лишь, чтобы вы правильно понимали ее. Много ли чести в отмщении? Разве не учила вас матерь-церковь, что это смертный грех?

– Может быть, и так. Но я дал клятву на могиле отца.

– От этой клятвы вас освободит любой священник.

– Но как мне освободить себя? Джанна! Дорогая Джанна!

Губы женщины задрожали. Нотки боли в голосе Просперо тронули ее.

– Любимый, не просите меня идти против своей совести. Считайте, что нам было суждено встретиться, только чтобы разлучиться.

– Этого не может быть! Неужели вы полагаете, что наша встреча – случайность? Она была предопределена.

– Если вы верите в это, то не сделаете ничего, что помешает свершению судьбы. Она в ваших руках, мой дорогой.

– И вы предлагаете мне сделать выбор? – воскликнул он в страхе.

– Увы! Что еще остается? По крайней мере, вы знаете, как я буду молиться за ваш верный выбор.

Джанна поднялась. Он бросился к ней, намереваясь заключить в объятия, но она мягко остановила его.

– Еще не время, дорогой. Сначала изгоните темного дьявола из своей души, и тогда я ваша. В любую минуту.

Он задыхался и смотрел на Джанну полными скорби глазами. Но скорбь уже уступала место нараставшему гневу.

– Вы повергаете меня в отчаяние. Лучше бы вы дали мне умереть от чумы!

– Что ж, если вы так говорите, значит лучше бы нам обоим умереть, – грустно ответила женщина. – Я ухожу. Пойду молиться за вас, Просперо. За нас обоих. Если вы сделаете выбор еще до отъезда отсюда, дайте мне знать. Если же нет… Тогда, милый, пусть даст нам Господь сил. Мне-то уж они наверняка понадобятся!

Она решительно направилась к двери. За порогом уже сгустились сумерки. Просперо бросился следом.

– Джанна, я хотя бы увижу вас до отъезда?

Она смотрела на него, и ее глаза, полные слез, казались огромными и яркими.

– Если ваш выбор будет не таким, какого я жажду, встреча только усугубит мое горе, а оно и без того велико.

– Вы так непреклонны! Вы – та, кого я считал воплощением милосердия и сострадания!

– Разве я прошу вас поступить немилосердно? Подумайте, Просперо. Может быть, вы сумеете разделить мою точку зрения. Молю Бога, чтобы это произошло.

И Джанна стала спускаться вниз по лестнице.

Он больше не пытался остановить ее. Он смотрел, как серебристая фигурка растворяется во тьме. Точно так же следил он за ней в самый первый вечер. Но тогда душа его была полна восторженного любопытства. Теперь же… теперь ее раздирали боль и гнев, смешавшиеся столь причудливым образом, что невозможно было понять, где кончается одно и начинается другое. Прекрасная мечта рассыпалась в прах. Джанна запросила слишком высокую цену за свою благосклонность. Цену, ему недоступную. Но Джанна упрямо не желала этого понять.