Разбойничьи Острова - Яна Вальд Страница 22

Дельфина сбросила задеревеневшую рубаху, обнаженной, увенчанной лишь Лентами, пошла к воде.

“Не жертвой, не рабыней, как девы прошлого. Супругой я прихожу к тебе, Алтимар. По своей воле”.

Она легла на линии прибоя, позволила волнам накатываться на нее, лаская. И тогда он явился — не отцом, не другом, игравшим с ней когда-то, а супругом и любимым.

“Господин Морской, помнишь ли ты Циану, когда она приходила к тебе юной?”

“Я помню ее”.

“А мать Цианы? И мать ее матери? И ту деву, которой ты впервые показал Острова? Тысячи жен у тебя, Алтимар, я не надеюсь, что из многих ты выбрал меня. Но я тебя выбрала. Я давно решила. У меня не будет супруга, кроме тебя. Сегодня мое тело — приношение, дар Островов своему Господину. Я хочу, чтобы вся моя судьба была приношением”.

“Ты принадлежишь Морю, маленькая русалка. Но ты можешь полюбить”.

“Уже полюбила, Господин. Навечно”.

“Что смертная девочка знает о вечности? Поступай так, как решила, моя Дельфина. Но судьбу свою оставь себе”.

Лоскутки

Настало время той части Священной Свадьбы, о которой пытался предупредить ее Теор. Десятки людей встретили Дельфину утром на берегу. Жители деревни принесли Алтимару жертву — деву — и явились за ответным даром. Она больше не была неприкосновенна, и каждый спешил дотронуться до ее благословленного богом тела — получить долю священной силы, которую она принесла. Первыми накинулись женщины. Новоизбранную Алтимара чуть не растоптали, ее рубаху, не заботясь о скромности, разорвали в клочья. Остервенело, неистового, хищно, словно желали разорвать саму Дельфину, словно дар Алтимара был у нее внутри. Она знала, что должна стерпеть и отдать, как отдавали ей еду добытчики-тэру, пока она была ребенком. Сегодня женщины прикоснуться к своим детям руками, что трогали Благословенную, передадут детям удачу и здоровье. Лоскутки ее рубахи будут прикладывать к ранам, зашьют в амулеты, хранящие от стрел и копий. Ее Белые Ленты привяжут к мачте корабля, и бури пощадят его ради девы, что вошла к морскому богу. Вечен союз Островов с хозяином моря, и заключен этот союз через женщин. Каждая Невеста подтверждает его заново. Лохмотьев не хватало на всех, и женщины вцеплялись в ее волосы, царапали кожу, слизывали с пальцев капли крови, и просили о детях и мужьях. И Дельфина повторяла: "Пусть сбудется".

Подошли мужчины, и девушка удивилась: что же отдаст им, если стоит в чем мать родила? Подавила смущение, запретила рукам шевелиться в попытке прикрыть наготу. Отца ее и родных братьев в толпе не было, и Дельфина начала понимать. Вдохнула и выдохнула, шагнула вперед. Не страшно, не стыдно — сковала цепями мысли, запретила сомневаться. Она — не она сейчас, а дар Алтимара людям.

Шли в полном молчание, в оцепенение перед величием таинства. Отец Наэва, Сагитт, впереди всех. Он был болен и выглядел дряхлым не по годам, но той весной еще надеялись. Он склонился перед Дельфиной до земли, шепотом попросил благополучия своей семье и исцеления. Она благословила: "Пусть сбудется". И с этого мига смотрела только в небо.

“Не страшно, не стыдно, не больно. Господин мой, Алтимар, дай мне быть только твоей”.

Мужчина взял ее на земле, быстро и без единого слова. Потом отец Аны, и еще несколько самых уважаемых тэру деревни, и Игн, и приятель из детства Глор, и даже для Наэва она сейчас была частью обряда, а не сестренкой. Старательно отводя глаза, он попросил: "Пусть выздоровеет мой отец". Никогда после они не говорили о том дне.

Ее мать, дочь, сестры и подруги проходили через Священный Брак. Дельфина не сомневалась тогда и после, что такова была ее дань Общине и богу. Так она и ответила, когда Теор склонился над ней в ужасе: "Что они с тобой сделали…". Мужчины обращались с ней, как могли, бережно, но их было слишком много — на теле остались синяки, по ногам сочилась кровь. Теор появился, когда ее наконец оставили одну на берегу. Выкормлен, но не рожден ее матерью — Старухи не говорили, достаточно ли близкое между ними родство. Пока Дельфина раздумывала, должна ли и его тоже одарить благословением, Теор закутал ее в плащ и прижал к себе впервые с тех пор, как она надела Белые Ленты. Она поняла, наконец, что у него и в мыслях нет тронуть названую близняшку. Решила, что он прав: перед богами они брат и сестра несомненно. И тогда ответила: "Не жалей меня. Сегодня я была лишь источником".

В конце-концов, отец Наэва прожил еще несколько месяцев. Просьбы остальных, надеялась Дельфина, тоже исполнились хоть частично.

Много позже она узнала, что Теор давно избегает Обрядов и Наэва уговаривал хотя бы от сестренки отказаться. В тот день они едва не подрались. Теор, словно обезумев, ворвался в дом Сагитта, сгреб приятеля железными руками и со всей дури встряхнул:

— Как ты мог! Это же наша Дельфина!

Лавка, на которую он свалил Наэва, заскрипела, серая шерсть туники треснула, а Наэв так и не уразумел, в чем его обвиняют. Для мужчины Островов кощунством было не принять дар, ради которого девы берегут себя так долго. Он попытался оттолкнуть взбесившегося приятеля — увы, тот был безнадежно сильнее. Слишком унизительно было брыкаться, как зажатая в кулаке мышь, поэтому Наэв решил стоять и пережидать, словно происходящее его не касалось.

— Ты, дитя Алтимара, возомнил себя выше самого Алтимара, — произнес он совершенно спокойно.

Теор почти зарычал:

— Ты и Ану, когда ее время придет, завалишь и возьмешь, как девку регинскую? Это ведь твой единственный шанс ее получить — насильно! Я же знаю, что ты все время только о ней и думаешь!

И снова Наэв ответил спокойно, хоть и с трудом ему это далось:

— Ты сам слышишь, что городишь?!

Малыши Авмиты и Авноры смотрели на них расширенными глазами, самые маленькие — с любопытством, постарше — с недоумением и страхом. Двойняшки были на стрельбище, их мужья мотыжили землю виноградника, а Сагитт спал так крепко, что зашевелился только сейчас.

— О чем расшумелись, мальчики? — отцу Наэва и в голову не пришло, что это ссора, ведь эти двое даже в детстве не ссорились.

Теор разжал руки, оба вымученно рассмеялись и стали наперебой придумывать, о чем говорили, почему одежда порвана. Да, да, увлеклись шуточной борьбой, Ава надрала бы уши. Сагитт кивнул им и уснул, постанывая и