Горацио Хорнблауэр. Рассказы (СИ) - Форестер Сесил Скотт Страница 24

— Одет как джентльмен, милорд.

— Кгх-м.

Прошло не очень много времени с тех пор, как железная дорога прошла по окраине парка Смоллбриджа, безнадежно испортив прекрасные поля графства Кент на своем пути в Дувр. Из верхних окон дома время от времени можно было видеть паровозный дым, а тишину нарушали пронзительные свистки локомотивов. Но худшие предположения пессимистов так и не оправдались — коровы по-прежнему давали молоко, свиньи рылись в земле в поисках желудей, сады продолжали дарить людям свои плоды, а несчастные случаи случались крайне редко.

— Это все, милорд? — спросил Браун, напоминая хозяину про то, что внизу все еще находится незнакомец, с которым нужно что-то делать.

— Нет. Приведи его сюда, — сказал Хорнблауэр.

Жизнь сельского джентльмена, конечно, приятна и спокойна, но иногда она бывает чертовски скучной.

— Очень хорошо, милорд.

После того, как Хорнблауэр ушел, Хорнблауэр бросил взгляд в зеркало в позолоченной бронзовой раме, висящее над камином: его галстук и воротничок сорочки были в полном порядке, редкие седые волосы аккуратно причесаны и было что-то особенное в карих глазах, поблескивавших из-под снежно-белых бровей. Браун вернулся и, придерживая двери, объявил:

— Мистер Наполеон Бонапарт.

В комнату вошел отнюдь не тот человек, которого многочисленные гравюры сделали столь легко узнаваемым. Ни зеленого мундира, ни белых бриджей, ни знаменитой треуголки и эполет — под расстегнутым плащом с капюшоном был виден обычный серый сюртук, местами почти черный от дождя. Поздний гость, насквозь промок, а его ноги, обтянутые панталонами в полоску, были до коленей облеплены грязью; однако, если бы его платье не было в таком плачевном состоянии, он мог бы сойти за настоящего денди. Кое-что в его фигуре действительно напоминало Бонапарта — коротковатые ноги, которые несколько уменьшали его рост — и, возможно, еще что-то в серых глазах, которые внимательно изучали Хорнблауэра в мерцающем свете свечей, но все остальное было неожиданно не похоже на бывшего Императора — даже в качестве карикатуры. У незнакомца были густые усы и маленькая эспаньолка — если бы только кто-нибудь смог представить себе великого Наполеона с усами! — а вместо коротких волос со знаменитой прядью, падающей на лоб, этот мужчина носил длинные волосы по последней моде; очевидно, они вились бы красивыми локонами, если бы не были столь мокры и свисали крысиными хвостиками как теперь.

— Добрый вечер, сэр, — произнес Хорнблауэр.

— Добрый вечер. Лорд Хорнблауэр, если не ошибаюсь?

— Да, это я.

Гость разговаривал на хорошем английском, но с явно различимым акцентом — однако этот акцент нельзя было с уверенностью назвать французским.

— Прошу прощения, что побеспокоил Вас в столь позднее время.

Жест, которым мистер Бонапарт показал на полированный обеденный стол показал, что он вполне оценивает важность процесса тщательного переваривания пищи.

— Пожалуйста, ни слова больше об этом, сэр, — ответил Хорнблауэр, — и если вам проще разговаривать на французском — прошу вас, не стесняйтесь.

— Французский или английский одинаково удобны для меня, милорд. Как, кстати, и немецкий с итальянским.

И это тоже не было похоже на Императора — как читал Хорнблауэр, Бонапарт плохо говорил на итальянском — сказывалось сицилийское происхождение, — а английского не знал вообще. Какой-то странный сумасшедший забрел на ночь глядя в Смоллбридж. От последнего жеста незнакомца его плащ распахнулся и Хорнблауэр увидел под ним широкую красную орденскую ленту и блеск звезды. Его гость носил знаки кавалера Большого Орла ордена Почетного Легиона. Значит — все-таки сумасшедший. Итак, последняя проверка:

— Как вам угодно чтобы я обращался к вам, сэр? — спросил Хорнблауэр.

— Обращайтесь ко мне «Ваше Высочество», если вам угодно, милорд. Или «Монсеньер» — это может быть удобнее.

— Очень хорошо, Ваше Высочество. Мой дворецкий не вполне ясно доложил, чем бы я мог быть полезен Вашему Высочеству. Возможно, Ваше Высочество будете столь добры приказать мне?

— Вы слишком добры, милорд. Я пытался объяснить вашему дворецкому, что железная дорога, которая проходит по окраине вашего парка, заблокирована и поезд, в котором я ехал, не смог следовать дальше.

— Очень жаль, Ваше Высочество. Эти новомодные изобретения…

— …имеют свои неудобные стороны. Как я понял, прошедшие затяжные дожди размыли насыпь и большая масса земли — несколько сот тонн — сползла на рельсы.

— Действительно, Ваше Высочество?

— Да, и мне дали понять, что может пройти несколько дней, прежде чем линию удастся расчистить. А дела, по которым я следую, настолько важны, что я не могу позволить себе задержку даже на час.

— Конечно, Ваше Высочество. Государственные дела всегда весьма срочны.

Речь этого сумасшедшего представляла странную смесь здравого смысла и бреда; а на несколько тяжеловесный юмор Хорнблауэра он отреагировал так, как будто действительно принял это полуироническое замечание за чистую монету. Его тяжелые веки слегка приподнялись и холодные серые глаза пристально взглянули на Хорнблауэра.

— Вы правы, милорд, хотя боюсь, не отдаете себе отчета, насколько верны ваши слова. Мои дела действительно очень важны. Не только судьба Франции зависит от моего своевременного прибытия в Париж, но будущее мира — всего человечества!

— Имя Бонапарта не предполагает чего-либо меньшего, Ваше Высочество, — заметил Хорнблауэр.

— Европа погружается в анархию. Она пала жертвой предателей, себялюбцев, демагогов, несчетного числа дураков и подлецов. Франция, управляемая твердой рукой, сможет вернуть миру порядок!

— Ваше Высочество абсолютно правы.

— Значит, вы признаете несомненную спешность моего дела, милорд. В Париже вот-вот начнутся выборы и я должен попасть туда — я должен быть там уже через сорок восемь часов. Вот почему я вынужден был пробираться по грязи, под проливным дождем к вашему дому.

Гость окинул взглядом свое облепленный грязью плащ, с которого все еще стекали на пол струйки воды.

— Не желает ли Ваше Высочество переменить платье? — предложил Хорнблауэр.

— Благодарю вас, милорд, но на это нет времени. В местечке, расположенном далее по железной дороге, столь неудачно перекрытой оползнем, по ту сторону туннеля — насколько мне известно, оно называется Мэйдстон — я еще могу успеть на поезд до Дувра. Оттуда — на паровой пакетбот в Кале — поезд в Париж — и навстречу своей судьбе!

— Значит, Ваше высочество желает, чтобы его отвезли в Мэйдстон?

— Да, милорд.

Это означало проехать восемь миль по относительно хорошей дороге — не Бог весть какое непосильное требование. Но все еще дул юго-восточный ветер — Хорнблауэр подумал об этом и тут же одернул себя: эти паровые пакетботы не зависят от ветров и течений, хотя это трудно постоянно помнить человеку, который всю жизнь командовал парусными кораблями. Этот сумасшедший распланировал все довольно здраво — вплоть до Парижа. Там его, скорее всего, поместят в тихую, уютную лечебницу, где ни он, ни ему никто не причинит вреда. Даже экспрессивные французы вряд ли будут слишком жестоки к столь забавному и эксцентричному человеку. Но кучеру будет нелегко проделать шестнадцать миль в такую ночь, да еще половину дороги — в обществе душевнобольного. Хорнблауэр вновь переменил свое решение. Он как раз думал над тем, как бы повежливее отказать, не раня чувств этого бедняги, когда дверь в гостиную открылась, чтобы впустить Барбару. Она была высока и стройна, красива и величественна; теперь, когда прожитые годы несколько ссутулили плечи Хорнблауэра, их глаза находились на одном уровне.

— Горацио — начала она и остановилась при виде незнакомца; но тот, кто знал Барбару достаточно хорошо — например, Хорнблауэр — мог бы догадаться, что присутствие нежданного гостя в гостиной не было для нее неожиданностью, а значит, она вошла именно для того, чтобы узнать, в чем тут дело. Несомненно, именно поэтому она предварительно сняла свои очки…