Под Южным крестом - Буссенар Луи Анри Страница 24

– А зачем они тебе?

– Через пять новолуний мы отправимся на север, в деревеньку, где живет много малайцев. Мы повезем с собой шкурки птичек. Малайцы охотно покупают их и перепродают белым. Они дадут нам за них сталь для копий, остро отточенных реда, риса и огненной воды, – сказал начальник, жадно облизываясь.

– Будь по-вашему, а нам лучшего и желать нечего. Охота немного развлечет нас, а затем двинемся в путь.

Фрикэ и не подозревал, что шкурки райских птичек являются предметом обширной торговли и что этот товар высоко ценится малайцами. Довольно сложная операция снятия кожи с прелестной птички, не испортив ее и не выдернув ни одного перышка, хорошо известна некоторым дикарям. Проворно сняв кожу, они сразу же пропитывают ее особым ароматическим составом, чтобы предохранить от гниения, затем тщательно просушивают и продают в большом количестве. Впрочем, этот вид ремесла был известен и в более отдаленные времена, ибо когда первые путешественники подплыли к Моллукским островам, – странам по преимуществу мускатного ореха, гвоздики и других пряностей, продававшихся тогда на вес золота, – туземцы показали им, между прочим, и птичьи шкурки, покрытые такими чудными перьями, что белые, очарованные яркостью и нежностью их красок, забыли на миг о предстоящей богатой наживе.

Малайцы называли их «божьи птички». Португальские мореплаватели, мало знакомые с естественной историей, не замечая у них ни крыльев, ни лап, воображали, что у них на самом деле такое необыкновенное строение тела. За красоту перьев они называли их «passaros do sol» – птички солнца, а голландцы звали их «avis paradiseus» – райские птички.

Иоганн ван Линсготен в 1598 году, укрепляя за ними название, данное голландцами, выдумывает следующую легенду: «Эти замечательные по красоте перьев птички, – рассказывает он, – не имеют ни крыльев, ни лап, – в этом убеждают экземпляры, привозимые из Индии в Голландию. Это товар настолько нежный и драгоценный, что не может быть доставлен из-за дальности расстояния в Европу. Никто не может увидеть их живыми, потому что они обитают в воздухе, кружась постоянно около солнца, и опускаются на землю лишь для того, чтобы умереть».

Спустя сто с лишним лет после путешествия ван Линсготена, Фуннель, один из товарищей Дампье, увидал в Амбоине несколько экземпляров птичек, которые привели его в полный восторг. На расспросы ему отвечали, что птички эти, любящие мускатный орех, прилетают за ним чуть не на Бандские острова. Орехи действуют на них опьяняющим образом, и, отуманенные, они падают на землю и становятся добычей муравьев.

В 1760 году Линней, сам знаменитый Линней, стал жертвой той же мистификации, что и все другие мореплаватели. Знаменитый шведский ученый назвал райских птичек «paradisea apoda» – безногие райские птички. Впрочем, в то время в Европу не было доставлено ни одного экземпляра и, вдобавок, не имелось никаких сведений об образе жизни этих прелестных птичек.

Ни об одной, может быть, породе птиц не было сказано столько вздора, сколько о райской птичке. Так, например, одни ученые пресерьезно уверяли, что райская птичка, лишенная возможности садиться на землю или на деревья, держится в ветках с помощью имеющихся у нее длинных перистых усиков и что, кружась постоянно в воздухе, она спит, кладет яйца и высиживает птенчиков на лету. Другие, чтобы как-то объяснить такое необыкновенное явление, уверяли, что у самца посредине спины имеется углубление, в которое самка и кладет яйца, а затем высиживает их, благодаря имеющемуся и у нее в брюшке соответствующему углублению. Третьи, находя эту гипотезу довольно смелой, утверждали, что самка прячет яйца под крылья в середину самых густых перьев и так далее, – словом, догадкам и предположениям не было конца.

До настоящего времени исследования этого великолепного образца океанийской фауны продолжают оставаться далеко неполными и неточными, потому что и сейчас находятся естествоиспытатели, утверждающие, и вдобавок в печати, что птички эти ежедневно совершают перелет в Тернат, Бандские острова и Амбоину. Эту гипотезу, не имеющую ни малейшего основания, отвергают только два ученых: Руссель Валлас и Ахилл Раффрай, добросовестно изучившие на месте эту породу птиц. На вышеназванных островах, так же, как и в Европе, никогда не видели живых райских птичек, доказательством чему служит название «bourong mati» – мертвые птички, данное им туземцами.

Теперь парижанин, никогда не отказывавшийся поучиться, если есть чему, мог ознакомиться хоть немного с образом жизни красивейших из птиц.

Тридцать охотников были вооружены не так, как обычно: лук был гораздо меньше, стрелы заканчивались не костями и железом, а небольшим шариком, в большой палец толщиной, для того, чтобы только ошеломить птичку, а ни в коем случае не ранить ее и не испортить ее нежных перышков.

Фрикэ и Пьер захватили с собой на всякий случай ружья, хотя у них не было дроби; да, впрочем, ни дробь, ни пули не достигли бы той высоты, на которой держатся райские птички. Охотники отправились в путь ночью и достигли девственного леса минут за двадцать до восхода солнца. Узинак предупредил европейцев о необходимости соблюдать строжайшую тишину, потому что дичь была из самых пугливых и чутких.

Черные охотники двигались медленно, идя друг за другом, бесшумно перескакивая через лианы, еще мокрые от росы, осторожно раздвигая траву и минуя корни, которые вились и переплетались, как гигантские пресмыкающиеся. Лишь только первый луч восходящего солнца позолотил верхушки могучих деревьев, среди величественной тишины, царившей над сладко дремлющим лесом, зазвенела дрожащая нотка, прозвучавшая в воздухе радостно и с удалью. Птичка солнца славила появление светила, имя которого она носила.

Охотники остановились, спрятались в кусты, присели на корточки, удерживая дыхание и держа наготове стрелы. Начальник указал пальцем на верхушки деревьев, по которым прыгали прелестные птички, наряженные в яркие, роскошные цвета.

На крик самцов, звонко пронесшийся в воздухе, ответил издали более нежный голос самки. Затем со всех сторон полились звонкие песни самцов. Узинак потирал себе руки и беззвучно шептал:

– Охота будет на редкость. «Bourong» (так называют папуасы райских птиц) намерена начать танец.

– Что такое? – спросил Фрикэ.

– «Bourong» примутся сейчас плясать.

– Плясать?

– Гляди, не своди глаз и молчи.

Начальник говорил правду. На высоте восемьдесят футов над землей, на длинных и толстых ветвях, расположенных горизонтально и покрытых богатой бархатной зеленью, суетились, перепрыгивали с ветки на ветку, дразнили друг друга, слетались и вдруг порывисто рассыпались в разные стороны, окруженные золотым сиянием, сверкающим и переливающимся, как бриллиантовые пылинки, штук тридцать самцов. Соперничая друг с другом в грации и красоте, они тихонько шевелили волнистыми перышками, осторожно расправляли крылышки, чистили каждое перышко, встряхивались, нахохливались, приподнимая свой роскошный воротник, и кружились, и играли в воздухе, отливая в солнечных лучах всеми цветами радуги.

Время от времени пронизывая зеленый свод, прилетали попарно все новые и новые птички. «Sacoleli», или танцующее общество, было вскоре в полном сборе.

Восторженно, не отрывая глаз, смотрел Фрикэ на это восхитительное зрелище. Эта отдаленная страна, этот девственный лес, отвратительные каннибалы, окружающие его, и сам он, как бы заблудившийся здесь, в этой непроглядной лесной чаще, – все производило потрясающее впечатление. «Столько красоты рассыпано по пустыням! » – помимо воли проносилось в голове молодого человека. И тем не менее, эти дикость и безлюдность являются необходимым условием, ибо наступит день, заглянет сюда то, что мы называем цивилизацией, девственный лес рухнет, увлекая и давя при падении своих очаровательных обитателей, оценить которых по достоинству только и могут люди цивилизованные.

Что-то просвистело в воздухе и вывело Фрикэ из его мечтаний. За свистом послышался легкий, приглушенный шум. Райская птичка, пораженная меткой стрелой охотника, стремглав летела на землю, кружась и переворачиваясь в воздухе, а перышки ее играли разными цветами. Странная вещь: ее друзья, купаясь в золотых лучах солнца, кокетничая друг перед другом изяществом и красотой перьев, не обращали никакого внимания на то, что происходило в лесной чаще, куда еще не успело проникнуть солнышко.