Ллойд Осборн - Отлив Страница 25

Дело было не только в разыгравшемся воображении — галлюцинации имели вполне реальную почву: послышались тихие шаги и, в то время как Геррик все еще стоял и смотрел на хлам, за спиной у него неожиданно раздался голос хозяина, еще более вкрадчивый, чем обычно.

— Старье, — сказал он, — ненужное старье! Так как же, нашел мистер Хэй подходящую к случаю аллегорию?

— Во всяком случае, я получил сильное впечатление, — ответил Геррик и быстро обернулся, чтобы уловить на лице говорящего какой-то комментарий к его словам.

Этуотер стоял в дверях, почти целиком заполнив собой проем; вытянутыми кверху руками он держался за притолоку. Глаза их встретились. Этуотер улыбнулся, но лицо осталось непроницаемым.

— Да, впечатление неотразимое. Вы похожи на меня: ничто меня так не волнует, как корабли! Руины целой империи оставили бы меня равнодушным, а вот перед куском ржавого поручня, на который опирался во время ночной вахты старый морской волк, я застываю с благоговением. Однако пойдемте осмотрим остров. В нем только и есть, что песок, кораллы и пальмы, но есть в нем и какая-то привлекательность.

— Мне он кажется райским местом, — сказал Геррик, стоя с непокрытой головой в тени и глубоко дыша.

— Ну, это оттого, что вы только что с моря, — возразил Этуотер. — Смею думать, вы оцените, как я назвал его. Прелестное название. В нем есть аромат, есть цвет, есть звучание, оно подобно тому, кто его впервые придумал, — оно тоже наполовину языческое! Вспомните ваше первое впечатление от острова — только леса, леса и воды, и предположим, вы спросили название острова и получили ответ: Nemorosa Zacynthos.[19]

— Iam medio apparet fluctu![20] — воскликнул Геррик. — Боже мой, до чего же хорошо!

— Если остров попадет на карту, воображаю, как шкиперы всё переврут, — заметил Этуотер. — Зайдите еще туда, взгляните на водолазное снаряжение.

Он открыл дверь, и Геррик увидел целую выставку аккуратно расставленной аппаратуры: помпы и трубки, башмаки на свинцовой подошве и огромные носатые шлемы, сверкающие вдоль стены, — десять полных комплектов.

— Видите ли, вся восточная часть лагуны неглубока, — сказал Этуотер, — так что нам удалось весьма успешно использовать скафандры. Это оказалось неслыханно выгодным. Странное было зрелище, когда ловцы принялись нырять, и эти морские чудовища, — он постучал по ближайшему шлему, — начали то появляться, то исчезать посреди лагуны. Любите аллегории? — спросил он вдруг.

— Да, очень, — ответил Геррик.

— Так вот, я смотрел, как эти скафандры всплывали, и с них стекала вода, и они опять ныряли, и опять всплывали, и снова ныряли, а ловцы внутри них оставались неизменно сухи! И я думал, что все мы нуждаемся в скафандре, чтобы погружаться в мир и выходить из него невредимыми. Как, по-вашему, можно назвать такой скафандр?

— Самомнение, — ответил Геррик.

— Нет, я спрашиваю серьезно!

— Ну, так назовите его самоуважением! — со смехом поправился Геррик.

— А почему не благодатью? Почему не божьей благодатью, Хэй? — спросил Этуотер. — Почему не благодатью творца и спасителя? Того, кто умер за нас, того, кто поддерживает вас, кого вы ежедневно распинаете снова и снова? Нет ничего здесь, — он ударил себя в грудь, — ничего тут, — он постучал по стене, — и ничего там, — он топнул ногой, — кроме божьей благодати! Мы ступаем по ней, вдыхаем ее, мы живем и умираем с нею, она составляет основу основ Вселенной. А какой-нибудь молокосос в пижаме предпочитает Самомнение!

Большой непонятный человек возвышался над Герриком. Он, казалось, вырастал на глазах и излучал зловещее сияние. Однако в следующую секунду воодушевление покинуло его.

— Прошу прощения, — сказал он, — я вижу, вы не вериге в бога.

— Боюсь, что в вашем понимании — нет, — ответил Геррик.

— Никогда не спорю с молодыми атеистами или с пьянчугами, — вызывающе сказал Этуотер. — Перейдемте на ту сторону острова, где берег выходит на океан.

Идти было недалеко, ширина острова нигде не превышала восьмой части мили, так что они шли не торопясь. Геррик чувствовал себя как во сне. Он явился сюда, раздираемый сомнениями; он приготовился к тому, чтобы разгадать эту непонятную глумливую маску, извлечь из-под нее подлинного человека и только тогда решить, как действовать. Холодную жестокость, нечувствительность к страданию других, неуклонное преследование своих интересов, бесчеловечную образованность, бездушную воспитанность — вот что ожидал он найти, и ему казалось — нашел. Но то, что эта машина озаряется сиянием религиозного фанатизма, необычайно удивило его. И пока они шли, он тщетно пытался связать воедино обрывочные сведения, придать четкость расплывшимся очертаниям, ввести в фокус созданный им ранее образ человека, который шел рядом с ним.

— Что привело вас сюда, в южные моря? — спросил он.

— Многое, — ответил Этуотер. — Молодость, любознательность, романтика, любовь к морю и — вы, должно быть, удивитесь — интерес к миссиям. Миссионерство довольно основательно пришло в упадок, что уже не столь удивительно. У миссионеров неправильный подход к делу, в них слишком много поповского, провинциального, жеманного. Одежды, одежды — вот их главная идея, но одежды еще не суть христианство, так же как и они — не солнце в небе и не могут заменить его! Они думают, что церковный приход с розами, колоколами и уютными старушками, вяжущими на скамеечках в переулках, есть сущность религии. Но на самом деле религия жестока, как и Вселенная, которую она озаряет, — жестока, холодна и проста, но бесконечно могущественна.

— И вы обнаружили остров случайно? — спросил Геррик.

— Так же, как и вы! И с тех пор у меня появилось предприятие, колония и собственная миссия. Прежде чем стать христианином, я был мирским человеком. Я и сейчас мирской, и я выжал из миссии все, что мог. Никогда еще из баловства не выходило ничего хорошего. Человек должен смело стоять перед лицом бога и заслужить трудом звание человека. Тогда только я стану с ним разговаривать, но не раньше. Я дал беднягам то, в чем они нуждались: судью израильского, носителя меча и бича, я почти уже сделал из них новых людей, но ангел господень поразил их, и их не стало!

Едва он произнес эти слова, сопроводив их взмахом руки, как они вышли из-под свода пальмового леса и оказались на самой кромке моря, напротив заходящего солнца. Перед ними медленно набегали на берег волны. Во все стороны от них, точно корявые кусочки коры, наделенные злобной энергией, суетливо разбегались по своим поркам крабы. Справа, куда сперва показал, а потом направился Этуотер, лежало кладбище: поле, усеянное обломками камней величиной от детской ладони до детской головы, и между ними — холмики из таких же камней; все это обнесено грубо сложенной прямоугольной стеной. Там не росло ничего, кроме одного — двух кустов в белых цветах, и, помимо холмиков и их наводящей тревогу формы, ничто не указывало на присутствие мертвых.