Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря Страница 27

Я совершенно убежден,, что мы, то есть я и «Уточка», добрались уже до трассы активного судоходства и скоро нас здесь кто-нибудь заметит, хотя, конечно, вполне может статься и так, что мы разминемся со всеми судами. Запускать аварийный радиомаяк я считаю бессмысленным, так как его батареи наверняка уже основательно подсели. Лучше дождаться появления каких-либо признаков суши или самолетной трассы и только тогда предпринимать новую попытку. Но едва мы достигаем предполагаемой границы зоны судоходства, ветер тут же усиливается. Видимо, зефир вознамерился побыстрее протащить через нее мой плот, чтобы нас никто не успел обнаружить. Я не слишком огорчаюсь — напротив, меня скорее даже радует быстрое и целенаправленное движение.

Акулы не появляются. Не очень-то много встречается и судов: за шесть дней я заметил всего только один теплоход, движение на океанской дороге довольно редкое.

Ну что ж, погода стоит для моей посудины благоприятная. Ветер достаточно силен для того, чтобы мы уверенно продвигались к Америке, но не настолько силен, чтобы развести опасную волну. Если только на нас не набежит какой-нибудь шаловливый барашек из морского стада, то «Уточка» не опрокинется. Она резво скатывается с волновых склонов, скользит по ним мягко и умиротворенно. В моем воображении возникает фантастическое видение: чудесный космический корабль, величественно и плавно скользящий сквозь бесконечное пространство… Очарованный этими грезами, рисую в бортжурнале мою «Резиновую уточку» в виде летающей тарелки, по периметру которой проходит широкий пояс, усеянный множеством огоньков. Она летит в космическом пространстве, наполненном звездами, планетами и рыбами.

Подходит время завтрака. Я усаживаюсь на свой матрас и приваливаюсь спиной к экипировочному мешку. В ожидании дневного тепла набрасываю на ноги спальник. Развешенные на шнурах рыбные ломтики за два дня уже наполовину высохли и их можно жевать. Дорады выходят на дневное дежурство в море и на прощание несколько раз пинают «Уточку» снизу.

Восемь добытых нелегкой ценой пинт воды я бережно храню в трех банках, в двух пластиковых мешках и в расходной емкости. Моя мясная лавка доверху набита рыбными палочками. Для переваривания сырого рыбного белка организму требуется меньшее количество воды, чем для усвоения жареного или сушеного, поэтому я стараюсь побыстрее съесть как можно большую часть своего улова. С течением времени рыба все более засыхает, в связи с чем я перехожу на режим строжайшей экономии и затеваю очередную рыбалку.

Определенное беспокойство вызывает у меня состояние кишечника. Дугал Робертсон описывает случай отсутствия всяких проявлений кишечной деятельности у одного пережившего крушение человека в течение тридцати дней. В принципе, это можно объяснить незначительным объемом принимаемой пищи, вследствие чего в кишечник просто очень мало что попадает. Я не чувствую никаких позывов, но меня беспокоит геморрой. Ведь если кишечник внезапно заработает, то передо мной вплотную встанет угроза серьезного кровотечения, которое очень трудно будет остановить и залечить. Я делаю упражнения, позаимствовав кое-что из гимнастики йогов: наклоны, повороты, изгибы, потягивания, и постепенно учусь согласовывать свои движения с наклонами, изгибами и колебаниями моей подвижной водной опоры. На тридцать первый день геморрой уменьшается, а небольшой понос отметает мрачные опасения.

Заниматься гимнастикой я могу заставить себя только ранним утром, в сумерках или ночью. Около полудня температура подскакивает выше 30 °С, хотя вполне возможно, что она поднимается и до 300 °С. Я не потею, потому что в моем организме слишком мало влаги. Воздух под тентом плота застаивается и перенасыщается сыростью. В такие часы моя главная задача — поддерживать себя в сознании и присматривать за опреснителем. Голова предательски клонится. Нужно встать, выглянуть наружу. Медленно, потихоньку поднимаюсь на колени, всматриваюсь в играющую бликами голубую воду. Становится лучше, но надо подождать еще несколько минут. Стараюсь сфокусировать взгляд, но глаза не слушаются и то и дело закрываются. Хватаю пустую банку и с всплеском погружаю ее в океан. Лишь бы только не утопить ее, ведь однажды такое уже случилось. Наполнив банку, поднимаю ее над собой и опрокидываю на свои спутанные волосы. Струя прохладной воды массирует шею и приносит облегчение. Еще и еще раз зачерпываю из Атлантического океана, воображая себе, что я зарываюсь в высокую влажную траву где-нибудь в тени развесистой ивы.

Теперь можно потихонечку поднять голову. Поглядеть вправо. Поглядеть влево. Так, хорошо. Приподняться на одной ноге, разогнуть другую. Встать. «Ты отличный парень!» — громко хвалю сам себя, раскачиваясь в полубессознательном состоянии из стороны в сторону. Надеюсь, что таким способом я смогу немного охладиться и проветрить голову. Ветер мгновенно высушивает капли воды, сбегающие по телу и отбирающие лишнее тепло. Иногда этот ритуал помогает. Тогда я выпрямляюсь и в течение нескольких минут сохраняю вертикальное положение. Но бывает и так, что невыносимая тяжесть наваливается на голову, перед глазами мелькают голубые туманные вспышки, и я валюсь с ног, сосредоточив весь остаток сил только на том, чтобы не выпасть при этом из плота. И все же я сейчас нахожусь в лучшей форме, чем предполагал раньше, размышляя о будущем, которое теперь уже настало, хотя в полуденное время я действительно «не способен к координированным действиям», как сухо квалифицирует это состояние Робертсон. Если только мне удастся не потерять контроль над собой, то я непременно доберусь до Антильских островов. Но как долго я смогу еще продержаться в этом аду?

Прикидываю свое местоположение. По моим оценкам выходит, что я нахожусь в 1000 милях к востоку от Гваделупы. В среднем за сутки я покрываю 25 миль. Значит, общая продолжительность моего плавания составит семьдесят дней. Если, конечно, мне посчастливится не проскочить мимо этого острова. Я могу немного регулировать направление дрейфа по ветру с помощью тента, а натянутый за кормой линь расположен под небольшим углом, значит «Уточка» направляет свой неспешный бег на запад с небольшим отклонением к югу.

В письмах, отправленных родителям и друзьям с Канарских островов, я писал: «Ждите меня на Антигуа около 24 февраля». Назначенный срок миновал неделю назад. Правда, в тех же письмах я предупреждал, что пассат в это время года дует еще не в полную силу и я могу задержаться с прибытием до 10 марта. Эта дата наступит еще через неделю, и если тогда начнутся поиски, то вряд ли они увенчаются успехом: ведь я буду все еще слишком далеко в открытом море. По-прежнему вся надежда на то, что меня подберет встречное судно; дома еще нескоро начнут обо мне беспокоиться.

В сотне футов перед «Резиновой уточкой» быстрыми рывками чертит зигзаги акулий плавник. Он невелик, но я все-таки рад, что его обладательница не выказывает к нам интереса. Акула огибает плот и держит путь против ветра на восток в поисках пищи, которую несет Северное Экваториальное течение.

Как и большинство хищников, акулы остерегаются серьезных схваток; покалеченная и ослабевшая акула не может охотиться и рискует вдобавок стать жертвой своих же сородичей. По этой причине акулы начинают нападение с пробного толчка. Если жертва не защищается, акула ее хватает. Они глотают все без разбору.

В акульих желудках можно найти все что угодно, даже лицензионные пластинки и якоря. Узнать бы, как они относятся к резиновым плотам! Я очень рассчитываю, что проверочные толчки позволят мне отвадить от себя непрошеных визитеров. Но с другой стороны, мне вспоминается фильм «Челюсти». Я слышал, что после его выхода на экран были выловлены по крайней мере две большие белые акулы, не уступающие по размерам механическому чудовищу, сыгравшему главную роль в этом фильме: длиной оно было футов двадцать пять, а весило около четырех тонн. Поведение большой белой непредсказуемо. Это настолько огромные, свирепые и сильные хищники, что у них нет естественных врагов, и поэтому они никогда не утруждают себя предварительной проверкой. Их атака внезапна, а мощь такова, что они вдребезги разносят небольшие суда и нападают даже на китов.

Кроме того, существуют еще и косатки, или киты-убийцы. Известны случаи, когда под их ударами гибли сравнительно крупные яхты. Я смотрю на свое копье из алюминия и пластика, которое весит не больше двух фунтов. Укол таким оружием для небольшой акулы будет, наверное, точно укус москита. А в полуденные часы я вообще вряд ли сумею оказать ей хоть сколько-нибудь заметное сопротивление. Хорошо бы поскорее выбраться из этих мест.

Ночами я дрожу от холода, днем изнываю от жары, и только рассветы и сумерки дарят мне непродолжительный отдых. Едва солнце скрывается за горизонтом, как все вокруг тут же начинает охлаждаться. Я устраиваюсь в той же позе, что и по утрам, накрываю ноги спальным мешком, подкачиваю обмякшее тело моей «Уточки» и любуюсь небесной феерией. Ослепительно белый диск время от времени пронзает своим лучом громоздящиеся у горизонта кучевые облака. На Антигуа время только перевалило за полдень. Если бы мой плот шел хотя бы со средней скоростью три узла, я бы давно уже был бы в тихой гавани. Ничего, как-нибудь доберусь, если только найду в себе такие силы, о которых даже и не подозревал в прежней жизни.