Ханна Мина - Судьба моряка Страница 27

Все утро я был в кафе, сидел с капитаном. Мы немного выпили, затем я вышел на улицу, вернулся, попытался успокоить пассажиров, помог кое-кому разрешить некоторые трудности, сказал, что я думаю о возможном изменении погоды, оценил шансы «Аль-Гиза» выстоять. Я был уверен, что шторм не стихнет раньше полуночи, что понадобится несколько дней, чтобы река успокоилась и вновь стала судоходной, что товары на палубах пароходов и барж намокли и попортились. Я молил аллаха, чтобы не лопнул канат какого-нибудь судна, тогда суда неминуемо столкнутся друг с другом, разобьются — не избежать катастрофы.

Неожиданно около полудня — похоже, аллах не внял моей просьбе — один из канатов большой баржи лопнул, и баржа, увлекаемая сильным ветром, стала, как молот, крушить другие суда. Течение пыталось ее унести, но второй канат, продолжая удерживать баржу, тащил ее к «Аль-Гизу». Опасность нависла теперь над всеми судами, в том числе и над нашим, находящимся неподалеку от баржи. Увидев, что происходит, капитан побелел, не знал, что делать. Все моряки из кафе и из портовых зданий выбежали на берег. Люди ахали, испуганно вскрикивали, молились, но никто ничего не предпринимал, не зная, как спасти положение. В этот момент я вдруг понял: баржа обречена! Вскоре оборвется оставшийся канат, течение подхватит ее и с силой швырнет на другие суда. Нужно как можно скорее обрубить канат, уступить буре ее добычу — пусть глотает, раз уж та все равно попала в ее звериную пасть. Я громко заявил об этом, призывая капитанов согласиться, пока не поздно. Владелец судна попытался было возразить, но его никто не поддержал: он думал только о себе. Зато владельцы других судов взволновались, все разом заговорили, поддержали мое предложение. Один из них спросил:

— Но кто спустится к «Аль-Гизу», чтобы обрубить канат?

И разом воцарилась тишина. Один лишь шторм продолжал свою речь. Кто же в разгар бури отважится на такое безумное дело?

Я подумал: «Разве можно допустить, чтобы все погибло? Ведь «Аль-Гиз» прикреплен намертво, так что если кто-нибудь решится спуститься к нему и его не унесет ветер, то считай, дело сделано. Обрубить канат — плевое дело. Конечно, это риск; но разве моряк не рискует на море каждый день?»

Плотнее укрепив куфию, я сказал своему капитану:

— Я спасу наше судно…

— Нашел время разыгрывать из себя героя, — бросил кто-то.

— Я спущусь… — продолжал я настаивать.

— Боюсь я за тебя, — искренне сказал капитан.

— Отдадимся на волю аллаха.

— Но я не могу жертвовать лучшим из моих людей…

— Лучший из твоих людей тот, кто не боится шторма. И я не боюсь его…

— Я не забуду этой услуги. — И он обнял меня.

— И я не забуду твою доброту, — сказал я и направился к реке.

Ветер дул мне в лицо, крупные капли дождя били словно градины, гремел гром. Река бурлила, гремела, грохотала, как водопад. Я взял нож в зубы и пополз на четвереньках. Нужно было держаться за землю, пока не достигну кромки воды, иначе ветер подхватит меня, отбросит далеко. Я останавливался, чтобы переждать особо сильный порыв ветра, затем продолжал ползти сквозь дождь и грязь к цели. Сзади до меня доносились голоса, грохотала кровля: ветер отрывал листы железа, задирал их, трепал. Добравшись до воды, я услышал невероятный раскатистый рев, природа будто решила предостеречь меня, заставить отступить, но я не останавливался, продолжал ползти вперед, потом уцепился за канат и повис над водой. Ветер трепал меня как тряпку, под моими ногами бесновалась река. Перебирая руками, я двигался вперед, взывая к милости аллаха. Я совру, если скажу, что мне не было страшно. Я боялся, но сопротивлялся страху. Когда человек находится в опасности, он преодолевает страх, привыкает к нему, не обращает на страх внимания. Все зависит от сердца. Если сердце непоколебимо, тверд и человек. Мое сердце выдержало, и я, слава аллаху, все же добрался до «Аль-Гиза», не упав в воду. Сложность заключалась в том, что причал был плоским и не имел бортов. Не было там ничего, кроме тумб, к которым крепят канаты. Это огромное сооружение из дерева качалось подо мной, кренилось то взад, то вперед, канаты и тросы на тумбах скрежетали, пронзительно скрипели, волны набрасывались на «Аль-Гиз», перекатывались через него, затем, страшно журча, возвращались в реку. Я хватался то за канаты, то за тумбы, глаза слезились, их слепил ветер и дождь. Мешала плохая видимость, лишь с большим трудом я мог различить то, что было вокруг меня.

Моя одежда намокла, брюки и рубашка прилипли к телу, куртка сковывала движения. Нож я продолжал держать в зубах, крепко сжимая челюсти. Потерять его значило потерять все, провалить дело; тогда риск и самопожертвование стали бы бессмысленны. Было очень холодно, но я чувствовал, что задыхаюсь, и пожалел, что не остался в нижнем белье, — может быть, тогда было бы хоть немного легче дышать. Но вскоре я уже не ощущал ни ветра, ни дождя, ни быстрого течения — в этом сражении я словно слился с ними, они стали для меня живыми, осязаемыми существами. Мы стояли лицом к лицу, я держал их своими руками, давил на них, сопротивлялся, и подобно тому как они вонзали свои когти в мое тело, терзали мне душу, так и я вгрызался в их тела и души. Я не потерял рассудка, но действия мои были не совсем осознанны. Стремление выжить, не погибнуть, заставляло меня защищаться, бороться, держаться. На какое-то мгновение мне показалось, что я стою на спине норовистого коня и, если не вцеплюсь ему в гриву, его безумные прыжки сбросят меня на землю и я разобьюсь насмерть.

Наконец я добрался до каната, которым баржа была привязана к «Аль-Гизу». Я понял, что, если обрезать канат, произойдет настолько сильный рывок, что «Аль-Гиз» сбросит меня, как бы крепко я на нем ни стоял. Будет лучше, если я устроюсь у тумбы, обхвачу ее ногами и левой рукой. Так я и сделал, затем взял нож в правую руку и принялся перерезать канат. В ушах отдаленно звучали голоса толпы, которая, затаив дыхание, то вскрикивала от страха, то подбадривала меня, одобряла мои действия, внимательно следя за борьбой человека с природой.

Нож был острым. Это был складной нож — мое оружие, мой постоянный спутник. Я верил в него: он не может предать меня в столь трудный момент. Но канат был толстый и мокрый. Я пытался обрезать его лишенной опоры рукой, она прыгала вместе с «Аль-Гизом». Необходимо собраться с силами и терпеливо и упорно резать только в одном месте. Это требовало времени, а люди на берегу нервничали, подгоняли меня. Наконец канат упал, «Аль-Гиз» подскочил, затем всей своей тяжестью плюхнулся в воду. Баржа рванулась с места и понеслась как стрела, подгоняемая необузданным течением. Раскачиваясь, она мчалась так быстро, что глаза не успевали за ней следить. Меня же самого так ударило всем телом, что я как-то разом обмяк, тело мое изогнулось, казалось — внутри что-то оборвалось, голова закружилась, я был не в силах подняться. Я лежал, закрыв глаза, стараясь прийти в себя, собраться с силами и понять, где я и что произошло. В тот момент я не был в состоянии осознать грозящую мне опасность. Я не сразу понял, что от сильного толчка расшатались подпорки «Аль-Гиза», он оторвался и сам стал добычей течения, не сразу сообразил, что мне нужно было поспешить на землю, броситься в воду и спасаться, если я не хочу утонуть вместе с «Аль-Гизом» и со всеми судами, привязанными к нему.