Алексей Новиков-Прибой - Ветер Страница 3

Став участником Ленинградской организации красноармейских и флотских писателей (ЛОКАФ), С. Колбасьев включается в литературную жизнь: пишет стихи, переводит, создает первые прозаические произведения.

Интереснейшей страницей жизни писателя стала его работа переводчиком в советском посольстве в Кабуле.

И все же героями прозы С. Колбасьева стали моряки…

Повесть «Река», которой представлено творчество С. Колбасьева в настоящем сборнике, — заключительная часть трилогии, состоящей из повестей «Арсен Люпен» и «Джигит». Трилогия повествует о том, как приходит в революцию, как становится советским военмором выпускник Морского корпуса Василий Бахметьев. Части трилогии объединены последовательностью временных отрезков (февраль 1917 — начало гражданской войны) и действующими лицами.

Вновь, как и в двух предшествующих повестях, рядом с колеблющимся главным героем, выбирающим свой путь (за советскую власть или против?), появляется большевик. В «Реке» — это Семен Плетнев, командующий речной флотилией, в которой служит Бахметьев.

С Плетневым мы знакомимся уже в первой части трилогии, рассказывающей о жизни в Морском корпусе, в котором нет-нет да и прорвутся ностальгические нотки: «Хотелось бы, чтобы пришел ко мне живой гардемарин шестнадцатого года, к примеру, тот же Сергей Колбасьев из четвертого отделения или Леня Соболев из пятого». Рассказ человека, до мельчайших деталей знающего дух корпуса, его тайны, традиции и легенды. И мы узнаем, что нужно сделать, чтобы, не будучи больным, попасть в лазарет, по какому месту нужно хлопнуть буйвола в «зверином коридоре», чтобы он принес счастье…

Плетнев в каждой из повестей выручает Бахметьева. В «Арсене Люпене» он спасает этого фрондирующего гардемарина от исключения из корпуса. В «Джигите» не дает утонуть в тот страшный день, когда эсминец, на котором служили оба героя, пошел ко дну, пораженный вражеской торпедой. В «Реке» мотив спасения не буквален. Если в корпусе Плетнев спас Бахметьева-моряка, профессионала, если на Балтике спас как человека, то в речной флотилии Плетнев появляется в тот момент, когда молодой офицер колеблется, не зная окончательно, чью сторону принять. В заключительной части трилогии Бахметьев «спасен» как гражданин, как человек нового общества. В повести переход Бахметьева на сторону революции показан как признание им Плетнева — простого матроса, нижнего чина — своим. Кульминацией этого непростого в изображении Колбасьева процесса стал допрос бывшего однокашника Бахметьева барона Штейнгеля, который вместе с английскими интервентами воюет против собственного народа: «Когда-то с этим самым бароном Штейнгелем он учился в одном классе, а потом вместе с ним служил на минной дивизии. Казалось, что они друзья или, по меньшей мере, приятели. А Семен Плетнев в те годы был совсем чужим, почти враждебным человеком. Почему все перевернулось? Почему во время допроса он целиком стоял на стороне Плетнева, а Штейнгель ему был форменным образом противен?»

Думается, что вопрос этот, заданный Бахметьевым самому себе, риторический. К этому моменту изменилась система ценностей, Бахметьев осознал, что «свой» для него — это тот, кто сражается за новую Россию, а не сверстник по выпуску.

Закончить разговор о С. Колбасьеве и его «Реке» хотелось бы высказыванием Н. Тихонова: «О Советском флоте написано много книг. Но книг о гражданской войне на флоте не так уж много. Да еще книг, написанных знатоком этого дела, военным боевым командиром. А между тем к первым годам советской власти, к годам гражданской войны будет всегда направлено внимание молодых поколений, которые хотят знать, как же выглядела жизнь в то, уже далекое время, какие были люди, как жили, как сражались, как побеждали во имя Революции»[2]. Слова эти удивительно точно характеризуют и идею всего сборника: начало глазами очевидцев.

Очевидно, что в «художественной энциклопедии черноморских берегов», в которой К. Паустовский (1892–1968), по словам В. Шкловского, «заново показал нам Черное море — то Черное море, которое, удивило грека Страбона, а мы засмотрели, не увидев!», — повести «Черное море» — не могли не найти отражение события двух русских революций и гражданской войны. Включение в сборник главы из «Черного моря» позволяет проследить путь, который прошел дореволюционный Черноморский флот. Путь от трагического героизма лейтенанта Шмидта до величественного в своей воплощенной дисциплинированности и повиновении революционному долгу самоубийства Черноморского флота. «Трудно понять не моряку величайшую трагедию и мужество моряков, потопивших родные корабли во имя революционного долга», — напишет К. Паустовский в одном из фрагментов своего «Черного моря». На фоне этого особенно нелепо выглядит гибель монитора «Русалка», изображенная в главе «Горох в трюме»: «Здесь смешалось все — трусость, глупость начальников, безалаберщина и тупое равнодушие к живому делу и людям».

Несомненно, что без изображения восстания на «Очакове», без обращения к беспримерному самопожертвованию Черноморского флота неполной была бы картина того, как начинался Советский Военно-Морской Флот, как делал он первые шаги к своему величию и славе.

Четыре повести. Четыре свидетельства очевидцев, четыре художественных исследования феномена возникновения нашего славного Военно-Морского Флота. Четыре полотна, на переднем плане которого — люди, шагнувшие в новую эпоху, в новую жизнь…

А. С. Новиков-Прибой

Подводники

Наша подводная лодка — маленькая, чуть заметная струнка в грохочущем концерте войны. Сейчас она стоит в гавани, отдыхает. Пожалуй, я по-своему люблю ее. Разве во время походов мы не спасались на ней при самых рискованных положениях? Но при первой же возможности я стараюсь уйти от нее: для измученного сердца нужна ласка. А это я могу найти только здесь, на пустынном берегу моря.

Теплый ветерок забирается за просторный ворот моего матросского костюма и щекочет тело. Я лежу на отшлифованной гальке и улыбаюсь редким облакам, солнцу, морю. У ног воркуют волны. О чем? Разве я знаю? Может, о том, как спорили с буйными ветрами, как жарко под экватором, как вольно им живется на просторе. Над городом, что разбрелся по широкому плоскогорью, с редкой зеленью, мутно от чада и пыли. А здесь светло и радостно. И в моей душе — ясное утро тропических морей.

Осиротел я очень рано. Восьмилетним мальчиком попал в большой портовый город. Никого из своих. Только один дядя, содержатель маленькой лавчонки. Я помогаю ему торговать дрянной колбасой и «собачьей радостью»: рубцами, печенками, легкими.