Стивен Каллахэн - В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря Страница 31

В довершение ко всему немалой заботы требуют стальные ножи. Еще когда мне было двенадцать лет, я нашел огромный складной нож и с тех пор с ним неразлучен. Пружина на главном его лезвии всегда была сломана, и поэтому оно немного болтается. Сейчас он весь покрылся слоем ржавчины. Я его постоянно чищу. У меня есть и второй нож. И тот, и другой я часто затачиваю. Для этой цели очень хорошо подходит жесткая рыбья шкура, которая содержит жир. При активном трении лезвия о кусок шкуры этот жир выступает наружу, образуя замечательную смазку, начищенное лезвие так и блестит. Я очень дорожу различными имеющимися в моем распоряжении материалами и инструментами — они уже не раз сослужили мне хорошую службу. Из всех изобретений человечества я всегда больше всего ценил бумагу, веревку и нож. И сейчас эти вещи помогают мне выжить и сохранить рассудок.

18 марта,

день сорок второй

ДНИ ТЯНУТСЯ ВСЕ ДОЛЬШЕ. СЕГОДНЯ, НА СОРОК второй день моего плавания, море лежит такое же плоское и горячее, как оцинкованная крыша под августовским солнцем где-нибудь на экваторе. В глазах рябит от солнечных зайчиков, прыгающих на воде. Мне остается только переползать с одного места на другое. «Резиновая уточка» сейчас напоминает точку, поставленную в книге с бесконечными пустыми страницами.

Выясняется, что спальный мешок помогает сохранять прохладу не хуже, чем тепло. Я расстилаю его на полу, чтобы немного просушить под солнечными лучами, и просовываю под него ноги. Их тут же обволакивает прохладная сырость. Это не очень-то полезно для моих ран, но они сейчас уже подживают, зато прохлада приносит существенное облегчение. Если бы черный пол плота не был покрыт сейчас мешком, то под таким солнцем он нагрелся бы настолько, что жара под навесом, и без того адская, стала бы вообще непереносимой, точно в пылающей печи.

В этих условиях остается только ждать ветра и попробовать добыть себе что-нибудь на пропитание. Немного свежих рыбьих потрохов здорово подняли бы мне настроение. Целый косяк спинорогов тычется в борта; то скрываясь под днищем, то снова показываясь, они выделывают невероятные пируэты, ныряют, вьются, кружат в удивительном подводном танце вокруг «Резиновой уточки». Но со мной они стали держаться настороже, и поймать их стало труднее, чем дораду. Хотя они плавают медленнее, чем дорады, но одним молниеносным рывком легко ускользают от моего копья. Они словно дразнят меня, не даваясь в руки. Удар! Мимо. Чтобы воткнуть острогу в дораду, мне необходимо вложить в удар силу обеих рук, но, может быть, со спинорогом я справлюсь и одной рукой? Удар, еще удар! Они и в самом деле дразнят меня, грациозно взмахивая плавниками. Моя рука с силой распрямляется, и копье внезапно вонзается в брюхо одной рыбки. Внутри нее я нахожу крупные белые мешочки, должно быть, это молока. Очень скоро я стану ценить ее не меньше золотистой икры.

Послушай, «Уточка», не будешь ли ты так любезна прекратить шлепать по воде? Ведь акулы поймут это как приглашение. Пока все спокойно, надо бы, пожалуй, порыбачить.

Солнце в очередной раз сползает к горизонту, и дорады собираются на вечернюю ассамблею. Будто зачарованные мирным спокойствием океана, они неслышно, как привидения, скользят в воде, временами чуть заметно тычась в днище. Изумрудные старейшины рыбьего рода все еще держатся поблизости, присматривая за молодежью. Я различаю отдельных особей уже не только по величине, расцветке или шрамам — каждая стала для меня существом со своим индивидуальным характером — и все больше привязываюсь к ним. Некоторым из них нравится толкать плот в один борт, а иные предпочитают другой. Одни, сердито пнув «Уточку», быстро уплывают прочь, как будто они чем-то недовольны или решили испытать мою силу. Другие, плавно изгибаясь, медленно выскальзывают из-под днища… вправо… назад… вперед… огонь! Опоздал! Острога впилась в дораду около хвоста. Вспенив воду, рыба срывается с нее и уходит. Надо передохнуть.

Солнце в пятнах облаков, словно серебряный диск, захватанный грязными пальцами, опускается к горизонту. Снопы света раскинулись в полнеба. На востоке густая синева уже готова смениться ночным мраком, усеянным мерцающими звездами. Плавное движение округлых волн напоминает мне просторы пшеничных полей. Склоняющиеся под легким бризом, который налетает оттуда, где незримый купол небес смыкается с землей, отяжелевшие налитые колосья словно истомились в ожидании серпа. Для охоты остается мало времени, и я опять становлюсь в боевую позицию.

Слева от меня возникает силуэт большой рыбы. У меня сейчас уже выработалась привычка бить только наверняка, но сегодня вряд ли представится другой случай. Чем черт не шутит! Даже не вспомнив о трудностях борьбы с крупным самцом, я резко откидываюсь в сторону и с силой опускаю острогу в воду. Бац! Точное попадание. Но почему-то все тихо.

Где же его яростное сопротивление? Покрепче перехватываю свое оружие и с замиранием сердца перегибаюсь через борт. Вот сейчас начнется бой… но он все не начинается. Огромная голова уставилась на меня остекленелым глазом. Недвижно замер чуть приоткрытый рот. Не шевелятся одеревеневшие закрытые жабры. Гарпун воткнулся точно в полосу, которая проходит вдоль всего тела и указывает местоположение спинного хребта. На древке можно разглядеть зазубрины, недалеко отстоящие от наконечника, а значит, моя жертва пробита не насквозь. Легонько подтаскиваю рыбину поближе и, взявшись за копье поудобнее, осторожно начинаю ее поднимать. Это упражнение похоже на балансирование мячом на кончике палки. Какое счастье, что опасная схватка на этот раз не состоится. Такой дорады мне хватит на целую неделю. Вот тело поднимается на поверхность, вода вокруг запузырилась! Еще одно последнее усилие… Бултых! Кидаюсь вперед в надежде еще подхватить свою добычу, но поздно. Гладкое тело выскальзывает у меня из рук.

Огромная рыбина медленно погружается в пучину, вращаясь, словно сорвавшийся с дерева яркий осенний листок. Она уходит все глубже, и медленно меркнет слепой блеск безжизненных глаз. Остальные дорады наблюдали за происшествием. Они провожают тонущего собрата, их тела, как пальцы, хотят достать его. Глубже, глубже. Рыбы сближаются под водой, как живые лепестки цветка, распустившегося на стебле мертвого тела. Крошечный цветок все вращается, уходя в глубину, вот он становится меньше, меньше и, наконец, исчезает. Солнце зашло. Из черной воды на меня глядит пустота. И долго-долго я всматриваюсь в бездну.

КРИК И ШЕПОТ

ДЕВЯТОГО МАРТА НЬЮ-ЙОРКСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ береговой охраны США поручило радиостанциям в Виргинии и Пуэрто-Рико передать в эфир стандартное сообщение о яхте, которая не прибыла в назначенный срок в порт назначения, в программе транслируемых ими «Извещений мореплавателям». Эту передачу обычно слушают все торговые и прогулочные суда, крейсирующие в открытом море. При посредстве лондонского отделения Ллойда береговая охрана проследила мой путь до Канарских островов. А так как мое пребывание на Иерро не было официально зарегистрировано, они отказались поверить, что я отплыл с этого острова в конце января. И только после того, как мои родители предъявили им копию отправленного мною с Иерро письма, охрана им поверила. Недоверчивое отношение к непрофессиональным морякам, которые слишком подвержены эмоциям, сказалось на всех последующих действиях береговой охраны, что привело к бюрократической волоките. В первую очередь береговая охрана предприняла проверку в гаванях Вест-Индии, чтобы выяснить, не прибыл ли «Наполеон Соло» сюда без уведомления.

Оказалось, что никто точно не знает, когда я вышел с Канар, направился ли в Карибское море прямым путем или отклонился к югу, чтобы поймать в свои паруса пассат, а может быть, взял курс мимо островов Зеленого Мыса. Моей семье известно, что мой маршрут не проходил мимо островов Зеленого Мыса, но для охраны эти сведения недостоверны. Безлюдные просторы океана невообразимо обширны. Найти в нем какое-нибудь одинокое судно, даже зная его приближенные координаты, — дело нелегкое: это все равно что отыскать иголку в стоге сена. Даже вычислив мои координаты с точностью до 100 миль, пришлось бы обследовать круг диаметром 200 миль, что составляет свыше 30 тысяч квадратных миль морской поверхности. В переговорах с моими родными береговая охрана умалчивает о том, что если я запаздываю с прибытием более чем на неделю, то это скорее всего означает» что меня уже нет в живых. Такое случается сплошь и рядом. С 1972 по 1977 год в водах США в одних только происшествиях с судами, занятыми коммерческим рыболовством, погибли триста семьдесят четыре моряка. А фонды береговой охраны урезаны, штаты не укомплектованы, снаряжения не хватает. Но даже если они бы и выслали поисковую партию, она, скорее всего, не нашла бы меня. Удаленность моего нынешнего местоположения от берегов не позволяет организовать эффективный поиск. А на вопрос моей семьи, нельзя ли послать на розыск «Наполеона Соло», самолет, береговая охрана заявляет, что об этом не может быть и речи.