Альберто Васкес-Фигероа - Игуана Страница 31

На придворном балу в Испании она познакомилась с Херманом де Арриага, авантюристом зрелого возраста с сомнительными моральными устоями и весьма бурным прошлым, в которого влюбилась и которому отдалась по прошествии недели.

Нежданно-негаданно, несмотря на весь свой признанный опыт в амурных делах и репутацию вертопраха, де Арриага тоже потерял голову из-за юной креолки, и оба очень скоро превратились в самую экстравагантную и в то же время счастливую пару в столице королевства.

Херман де Арриага был удачлив в делах, энергичен и располагал связями; он остепенился, начал забывать прежние сумасбродства, которые мешали ему проявить себя с лучшей стороны, и в конце концов произнес «Давай поженимся», хотя когда-то поклялся, что эти слова никогда не слетят с его губ.

— Мне необходимо подумать, — ответила Малышка Кармен.

— Что тут думать?! — бурно отреагировал он. — Нам хорошо друг с другом и в спальне, и за ее пределами, и я могу предложить тебе комфортную жизнь без забот. Что еще надо, если мы оба свободны?

— Именно это. Быть свободными.

Херман де Арриага, не поняв ответа, предположил, что это сказано ради красного словца или из своего рода женского кокетства, продиктованного желанием не сдаваться при первом же натиске, и решил выждать еще некоторое время, поскольку был уверен как в своих чувствах, так и в чувствах Кармен Ибарра.

Поэтому он несказанно удивился, когда она в день его возвращения из короткого делового путешествия сообщила ему совершенно непринужденным тоном:

— Граф де Риосеко пригласил меня в свое севильское поместье, и я приняла его приглашение. Мы едем завтра.

Несмотря на свой огромный опыт во взаимоотношениях с женщинами и признанную выдержку, однажды позволившую ему выиграть в карты целое состояние, де Арриага в растерянности был вынужден присесть, пару раз тряхнув головой, прежде чем с недоверием произнес.

— Что ты сказала?

— Что я еду в Севилью с графом де Риосеко.

— Ты это несерьезно!

— Абсолютно серьезно. Я приготовила вещи, а он за мной заедет на рассвете.

— Но почему?

— Потому что мне хочется.

— Что ты хочешь сказать этим хочется?

— Именно это. Мне хочется, и поскольку я вольна так поступить, я так поступаю.

— И тебе не важно, что я чувствую или что я думаю?

— Тебе незачем что-то думать или чувствовать. Граф — друг, и я еду, потому что он мне кажется приятным, интересным и занимательным. — Она взглянула на него с некоторым удивлением: — Что плохого в этой поездке?

— Я знаю графа Риосеко, — прозвучало в ответ. — Ему без разницы, лечь ли в постель с женой друга или с тем же другом, а его дом славится оргиями, которые он там устраивает.

— И я это знаю, — кивнула она. — Но от этого разговор с ним не перестает быть для меня занимательным. И я тебе гарантирую, что он не ляжет со мной в постель, пока я не захочу лечь с ним, что маловероятно. Как мужчина он меня не привлекает, поскольку я влюблена в тебя.

Он воззрился на нее с изумлением:

— Влюблена в меня и едешь с другим?

— Именно поэтому я так и поступаю. Чтобы тебя любить, мне необходимо ощутить себя свободной, необходимо знать, что я от тебя не завишу, что, хотя я тебя люблю, постоянно тебя желаю и нуждаюсь в том, чтобы ты в любое время занимался со мной любовью, я по-прежнему сама себе хозяйка — и если мне захочется что-то сделать, я это сделаю.

— Даже если это меня ранит?

— Даже так.

— Не могу тебя понять.

— А я тебя никогда и не просила, чтобы ты меня понимал, — сказала Кармен де Ибарра. — Только принимал меня такой, какая я есть. — Она посмотрела на него долгим взглядом — своим глубоким, загадочным взглядом. — А сейчас я желаю, чтобы ты взял меня на руки, отнес в спальню и занялся со мной любовью, как ты умеешь.

— Я не смогу, зная, что завтра ты уезжаешь с другим.

— А вот и сможешь, я уверена. — Она помолчала. — Но я хочу, чтобы ты имел в виду то, что я тебя желаю, не заставит меня изменить намерение. Завтра я поеду в Севилью.

Они предались любви. Как никогда раньше ей не предавались — со страстью и чуть ли не с отчаянием, — и она не раз и не два повторила ему, что любит, что она его возлюбленная и нет ничего чудеснее, чем пережить подобные минуты.

Они уснули, насытившиеся друг другом и утомленные, но утром, очнувшись ото сна, Херман де Арриага с изумлением обнаружил, что Малышка Кармен все-таки уехала на рассвете.

Другой мужчина, не обладавший его выдержкой или опытом, возможно, в результате покончил бы с собой, так как Херману де Арриага пришлось пережить самые отчаянные, пустые и печальные дни своей жизни, хотя он и пытался найти утешение своему горю у прежних возлюбленных. Он жил как во сне или в тягостном кошмаре, от которого очнулся через месяц, вновь вернув себе былую самоуверенность и решив окончательно забыть креолку.

Однако креолка вновь к нему вернулась, сказала, что любит его и что он ей нужен; она уверила его, что между ней и графом де Риосеко ничего не было, — и она готова принять его предложение выйти за него замуж, если оно еще имеет силу.

Все вернулось в прежнее русло, и все опять было замечательно и исполнено страсти, черные тучи ушли в прошлое, пока за две недели до свадьбы она неожиданно не объявила, что граф вновь пригласил ее поехать с ним и она едет.

Де Арриага не проронил ни слова. Приказал заложить карету и отправился в долгое странствование по Европе; следующим летом он скончался во Флоренции, заболев чумой.

Кармен де Ибарра — уже почти никто не называл ее Малышкой Кармен — в течение года ожидала его возвращения, однако, получив известие о его смерти, вновь надела траур и вернулась в Кито, где заперлась у себя дома, чтобы вспоминать мужчину, которого любила, и бессильно наблюдать медленную агонию своего павшего духом отца, снедаемого печалью и стыдом, апатичного, сломленного и одинокого.

Иногда Кармен де Ибарра задавалась вопросом, стоило ли ее отчаянное стремление почувствовать себя свободной тех страданий, которые впоследствии испытывала она сама и заставляла испытывать других, но так и не нашла удовлетворительного ответа.

Даже она сама не понимала причин своей непокорности и безумного, неукротимого порыва, который выбивал ее из колеи, отгородив ее разум темной непроницаемой завесой от всякого света или здравомыслия. Сколько раз она обретала счастье, столько же и отвергала; и, хотя впоследствии ненавидела себя за это, не могла совладать с безудержной тягой к саморазрушению, когда внутренний голос, хриплый и глубокий, приказывал порвать со всем и совершить безрассудное бегство на свободу.