Один - Николай Андреевич Внуков Страница 34

Когда я на двадцать восьмой день островной жизни проснулся у потухающего костра, горло только слегка саднило и чувствовал я себя довольно бодро. Ноги уже не тряслись от слабости.

У входа в палатку и под деревом валялись вялые зеленые дудки. Я вспомнил, как выбрасывал их наружу, приняв сначала за крыс, а потом за камни. Да, это был борщевик, и о нем мне рассказывала мать.

Мы только что приехали на Дальний Восток. Я вместе с мамой первый раз в жизни попал в тайгу. Помню, мне очень понравились огромные разрезные листья и могучие светло-зеленые стебли толщиною чуть ли не в мою руку. Я срезал один стебель и обрадовался: он был пустой внутри. Из него могла получиться хорошая трубка. Но мама велела мне выбросить стебель.

— Это борщевик, — сказала она. — Его иногда разводят на полях для силоса. Нежные молодые побеги можно добавлять в салат и даже есть просто так. Они слегка сладковатые. Но учти, Сашка: старые крупные побеги довольно ядовитые. И еще учти, что в жаркие дни в зарослях борщевика находиться долго нельзя. Он выделяет эфирные масла, которые сильно раздражают кожу и могут даже отравить человека. Будь осторожен.

Наверное, и бред у меня был от борщевика.

Надо же, забраться в заросли да еще попробовать этих дудок!

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Чтобы потренировать ослабевшие мышцы, я влез на дерево, под которым стояла палатка.

Я так и не мог понять, какое это дерево. Кора у него была морщинистая, вроде дубовой, а листья немного похожи на листья клена.

На стволе у него были три удобные развилки. Первая — совсем низко, к одной из ее ветвей я и привязал шнур, держащий палатку. Вторая — в четырех моих ростах от земли. А третья — примерно на высоте трехэтажного дома. Листва наверху росла редко, и с развилки очень хорошо просматривалось пространство от Правых до Левых скал и весь берег Левого Борта до мыса Форштевня.

Я сидел на покачивающейся ветке и смотрел на бухту Кормы. Там все изменилось после налета на берег волн. Вал водорослей у линии прибоя исчез, исчезли и кусты, росшие в щелях между скалами, сейчас там лежала каменистая осыпь. Зато выше, почти у подножия сопки, громоздилась здоровая баррикада из древесных стволов, грязи и темно-зеленой тины. Теперь, наверное, мне трудно будет спускаться в бухту — придется перелезать через эту стену или искать какой-нибудь проход через нее. На берегу, в том месте, где я обычно влезал в воду за мидиями, не осталось ни одного знакомого камня. Да и само очертание берега изменилось. Бухта как будто глубже врезалась в берег, и в ней стало больше рифов.

На берегу Левого Борта все осталось по-прежнему. И только у Левых скал, прямо в направлении моего дерева, появился какой-то новый предмет. Я изо всех сил пытался разглядеть, что это такое, но мешало солнце. Оно слепило глаза, и весь берег и кусты в той стороне рисовались темными силуэтами. Мне показалось, что там тоже нагромоздило стволы, но лежали они как-то странно — правильным треугольником.

А над Форштевнем, как всегда, вились чайки, и у скал белела снежная полоса прибоя.

Чайки…

Вот кому ничего не делается! Никакие волны, никакая буря им нипочем. Над волнами они могут просто летать, а от бури унестись куда захотят.

А ведь, наверное, у них уже вывелись цыплята и можно будет устроить хорошую охоту! И даже не на цыплят, а на взрослых. Ведь каждая чайка размером со здоровенную курицу! А мне ничего не стоит сделать лук и стрелы и набить сколько угодно дичи. И весь вопрос с едой будет решен. Как же я раньше не догадался! Они же ни черта не боятся, подпускают к себе совсем близко и никогда не уходят далеко от мест, где лежат яйца.

Лук и стрелы. Растяпа! Об этом можно было подумать сразу же после первого похода на мыс. А я сидел и голодал, как щенок…

Интересно: можно ли из ветвей моего дерева сделать хороший лук?

Я дотянулся до ближайшей тонкой ветки и попытался ее сломать. Она пружинила и почти не гнулась под моими ладонями. Или это я стал таким слабым?

Я подрезал ветку ножом и сбросил ее на землю. Потом выбрал еще несколько прямых и потоньше для стрел.

Заготовку для лука пришлось обрабатывать половину дня. Нож сильно затупился, и я долго искал, чем бы его заточить. Наконец у источника нашелся обломок черного песчаника с одной гладкой стороной. Песчаник был тонкозернистый, больше пригодный для шлифовки или для заточки бритв, но другого ничего не попалось. Я оббил его камнем, и получился брусок. Хорошенько погоняв по нему лезвие ножа, счистил с ветки кору и концом острия наметил на ней контуры будущего лука.

Раньше мне редко приходилось иметь дело с такой штукой, как лук. Конечно, как все мальчишки, я делал из прутьев какие-то подобия луков. Вместо стрел палочки с зарубкой для тетивы на одном конце и с гвоздиком вместо наконечника на другом. Лохматая бечевка изображала тетиву. Палочка летела шагов на тридцать, иногда втыкалась наконечником в дерево, и я считал это неплохим выстрелом. Иногда мы устраивали соревнования — чья стрела взлетит выше. И на этом увлечение луками кончалось. Не знаю, можно было бы убить таким луком птицу или какую-нибудь мелкую зверюгу вроде той же крысы, — никогда не пробовал.

А тут мне пришлось делать лук, которым нужно охотиться по-настоящему, и я не знал, как это делается.

Я обстругал ветку, суживая ее от середины к концам. В середине, в том месте, где лук надо держать рукой, оставил толщину в три пальца, а у концов — в указательный палец. Так же, как на огневом лучке, сделал на концах засечки для тетивы.

Затем принялся за саму тетиву.

Капроновых шнурков у меня было сколько угодно, но все они быстро лохматились, потому что, выплетая их из обрывков сетей, я раскручивал каболки на гладкие, нескрученные пряди. Теперь мне снова пришлось из прядей скручивать, вернее, сучить шнурок толщиной в карандаш. Мучался еще половину следующего дня. В конце концов у меня получилась вполне приличная тетива, да к тому же я понял, как нужно сучить шнуры.

На следующий день выстругал пять стрел. Они вышли не особенно ровные из-за того, что на всем дереве мне не удалось