Огненный пояс. По следам ветра (сборник) - Голубев Глеб Николаевич Страница 35

Но куда делись последние защитники крепости? Не улетели же, в самом деле, на небо! Чертовщина какая-то! И вряд ли мы когда-нибудь узнаем об их судьбе, Попробуй теперь разобраться, через двадцать веков…

Мои размышления прервал матрос, позвавший нас на ужин.

За ужином капитан спросил Кратова:

— Ну как, профессор, наверное, вы уже. порылись в книгах? Не нашли, где была эта самая крепость… простите, забыл ее название.

— Тилур. Представьте себе, нет. Никаких упоминаний. Конечно, источников здесь у меня под рукой мало, но и вспомнить, главное, я ничего похожего не могу. Судя по названию, это какое-то скифское укрепление. А может быть, его построили тавры. Они обычно обитали в прибрежных районах и частенько промышляли пиратством. А вот стишки я разобрал. Они действительно, к сожалению, дрянные.

С этими словами он вынул из кармана лист бумаги и, надев очки, начал заунывно читать:

Василий Павлович на миг прервал чтение, чтобы пояснить капитану:

— Тут все образы заимствованы из мифологии, Трофим Данилович. Посейдона, бога морей, вы, конечно, знаете. Борей — это северный ветер. Зефир — западный, Евр — восточный, а Нот — южный.

— Я уже понял, не беспокойтесь, профессор, — успокоил его капитан. — Мы и сейчас жестокий норд-ост, который частенько свирепствует у этих берегов, называем борой.

— Совершенно верно, — кивнул Кратов и продолжал чтение.

— Описание бури в подражание «Одиссее», — заключил Кратов, снимая очки. — Но весьма слабо, небрежно. До Гомера нашему стихотворцу-мореплавателю далеко, как до звезд. Историю древнегреческой литературы подобные вирши не украсят…

— Разрешите? — капитан взял листочек из рук Кратова и перечитал вслух: — «То наш корабль Нот бросал в лапы Борею, то его Евр предоставлял гнать дальше Зефиру». Черт его знает, тарабарщина какая-то!..

— Стихи, — пожав плечами, снисходительно сказал профессор. — Так называемые «поэтические красоты». Чем марать пергамент такими стишками, лучше бы этот Аристипп написал свое письмо подробнее и обстоятельней…

По следам ветра

В Керчи мы появились настоящими триумфаторами. Весть о наших находках взбудоражила город. Здесь всегда работает несколько археологических экспедиций, раскапывая древний Пантикапей и окрестные боспорские городки и поселки. Так что нашего старика буквально с утра до вечера атаковали старые и молодые археологи, желавшие узнать все подробности поисков. Во дворе маленькой хатки на склоне горы Митридат, где располагалась база нашей экспедиции, теперь вечно толпился народ. Мне удалось лишь пару раз вырваться в гости к дядюшке.

В конце концов нас замучили. бесконечными расспросами, и Кратов решил сделать доклад в городском саду. Народу собралось много. Возле летней эстрады мы выставили найденные на дне амфоры. Светлана нарисовала большую цветную схему раскопа с примерными контурами корабля. Все это выглядело весьма внушительно.

К несказанному удивлению, среди слушателей я заметил и своего дядюшку. Он все время делал пометки в толстом блокноте.

Со свойственной ему педантичностью, Кратов начал доклад с нескольких осторожных фраз: речь-де идет только о самых предварительных результатах, что какие-либо итоги подводить, конечно, совершенно преждевременно. Но потом он разошелся и рассказывал очень живо и интересно. Даже мы, все это сами пережившие, заслушались.

Когда он кончил, посыпались вопросы. И потом его еще долго не отпускали, окружив плотным кольцом.

Но вот все постепенно разошлись. И тут к Василию Павловичу подошел… Кто бы вы думали? Мой дядя!

— Простате, профессор, не могли бы вы мне дать переписать здесь, при вас, те стихи, что вы отыскали? — сказал он, прикладывая руку к козырьку своей морской фуражки.

Просьба, видно, показалась совершенно неожиданной не только мне, но и Кратову, потому что он спросил:

— А вы что, поэт?

— Нет, я, собственно, метеоролог, — ответил дядя.

— Зачем же вам эти стихи? — удивился Кратов.

Дядя Илья помялся, потом туманно ответил:

— Понимаете, есть у меня одна идея, — он пошевелил в воздухе толстыми, короткими пальцами. — Но, как вы только что прекрасно выразились, идея эта весьма еще расплывчата и требует уточнения. Так что мне, с вашего разрешения, не хотелось бы пока распространяться более обстоятельно…

— Пожалуйста, пожалуйста, как вам угодно! — засуетился Кратов. — Садитесь вот сюда, за стол, и перепишите. Я могу вам предложить и фотокопию греческого оригинала с условием, конечно, что вы нигде не будете ее пока публиковать.

— Конечно, профессор, очень вам благодарен и даю слово…

Хотел бы я знать, на что ему эта фотокопия — ведь он не знает греческого языка!

Возвращая стихотворение Кратову и снова рассыпаясь в благодарностях, он неожиданно задал еще один, по-моему, довольно нелепый вопрос:

— А вы не знаете, когда погиб этот корабль? В какое время года?

Кратов удивленно посмотрел на него, подумал и ответил:

— Как свидетельствует херсонесская стела в честь Диофанта, восстание Савмака было разгромлено, видимо, весной сто шестого года до нашей эры. Тогда же судя по письму, отправился в плавание и этот корабль.

— Весной? Отлично! А в каком именно месяце?

На подобный вопрос Василий Павлович мог, конечно, только пожать плечами. Да и какое это может иметь значение, тем более для моего дяди-метеоролога?!

К счастью, он оставил Кратова в покое. А меня — в полнейшем недоумении; зачем понадобились ему и эти стихи и время гибели корабля? Что он, водолазом собирается стать на старости лет? Да ни в какую экспедицию его тетя Капа и не пустит…

Целые дни мы занимались обработкой своих находок. Это оказалось очень кропотливой работой. Каждый осколок амфоры приходилось подробно описывать, исследовать состав глины и краски. «В квадрате номер шестнадцать обнаружен бронзовый гвоздик без шляпки», — торжественно записывал я в дневник раскопок, сидя под навесом во дворе нашей полевой базы.

В полдень мы убирали все эти древности со стола, дежурные притаскивали из кухни громадное ведро окрошки и таз жареных бычков, и начинался обед. Завершали мы его обычно арбузами: по половинке на брата. А потом снова до вечера корпели над черепками и гвоздиками.

Особенно тщательному анализу подвергались неповрежденные амфоры. Их не только фотографировали, зарисовывали, описывали. Надо было по возможности разузнать, что же в них везли. В одной из амфор чудом сохранилось несколько тонких косточек. В них хранили рыбу, вероятно, селедку, которой и тогда уже славилась Керчь — Пантикапей.