Среди мифов и рифов - Конецкий Виктор Викторович Страница 37

Сыскали одного матроса. Матрос был тот бедоглазый матрос, вредил всему, что не взглянет. К тому же матрос беглец был и дважды из рекрутов подавался, одно слово — недоброхот.

Тот час стоял он под лотами и стоял так уже ночь всю. На плечи его возложены были свинцовые гири по пуду весом. Наказание таково только сильные перемочь могли и не сгинуть чахоткою разом. Два гренадера стояли в бок с ним и штыками не давали ему качаться.

Прямо с-под лотов привели недоброхота на ют.

— Хаживал ли ты, Харитон, ранее по Белому морю? — спросил Капитан.

— Хаживал, — отвечал Харитон.

— Дурное море твоё, течение несёт нас к берегу, а якорь терять не нужно нам, — говорил Капитан, чтоб время натянуть и матросу дать в память прийти, ибо глаза его ещё тускло смотрели.

— Не море топит корабли, а ветры, — отвечал Харитон, и гренадеры его руки держали, чтоб не упал вненарок или за борт не прыгнул.

— Какой это берег?

— Тот, который идёт от Орлова Носа.

— А где Орлов Нос?

— Остался позади, мы его прошли.

Сие сказание матроса не согласно было с их исчислением. По карте считали они себя далеко не дошедшими до мыса, называемого Орлов Нос.

— Можно ли нам успеть сняться с якоря и не рубить при том канат?

— Можно, — отвечал матрос. — Берег приглуб, течение хотя бросит нас к нему, но спорное от него течение понесёт нас чистоплеском вдоль оного.

— А ежели бросит нас в камни? — пытали офицеры.

— Парусы да снасти не в нашей власти, — отвечал матрос с дурным смехом.

И Капитан велел сниматься с якоря. Офицеры представляли, что в подобных случаях не должно полагаться на слова обозлённого матроса, и лучше потерять один якорь, чем подвергать весь корабль опасности. Однако Капитан не внял им. Матрос же оставлен был на юте, и лейтенант с кортиком наголо стоял в спину ему.

Лишь якорь отделился ото дна, корабль, как стрела, полетел на каменный утёс. Многие до смерти перепугались и кричали казнить матроса, но Капитан рассудил, что едина смерть тому станет, ежели корабль разобьётся, и приказал ставить парусы, не мешкая разговорами.

Ближе к берегу быстрота движения становилась меньше: отражающее от берега течение спиралось натекающим на оное и не допускало их к нему приближаться. Они успели наполнить парусы ветром и направить путь свой в море. И Капитан велел матроса тотчас из-под лотов вывести и дать ему чарку вина и сухарь. При том Капитан для себя порешил, что в одной России нижние чины повинуются начальникам для Веры, Царя и Отечества, и дай Бог, чтобы сие продолжалось до окончания века! Ибо во многих других государствах управляют ими деньги и виселица.

В океане опять сделались противные ветры, они долго с ними боролись и ничего не видели, кроме кувыркающихся китов, которые хребты свои наподобие чёрных холмов из воды выставляли и, фыркая, пускали из ноздрей высокие водомёты. Они забрались далеко к северу, так что солнце в самую полночь не заходило, и миновали опасную пучину, называемую Мальштром, занимаясь рассматриванием разных явлений. Иногда они любовались плавающими в воде цветами, которые наподобие пёстрых распустившихся колпаков из-под кормы показывались. Прекрасный вид их, коль скоро их поймаешь и вытащишь из воды, тотчас исчезал и превращался в некую оседшую слизь. Всего же более нравилось молодым людям из команды по ночам сидеть на носу корабля. Вода имела некое лучезарное свойство, так что обмоченная в ней вещь казалась в темноте быть огненною. Матросы же ерыжничали с медведем, которого взяли они на борт для забав ещё в Архангельске и который добр и весел был с ними.

Они превозмогли уже многие коварные течения, густые туманы и подводные камни, когда попали в ужасную грозу и шторм, кои обрушились на них с внезапностью.

Средь мёртвого штиля, дрожа, вскипела влага, и завихрились дикие стихии молний, и небеса почернели, и самых могучих мужей доблесть и отвага содрогнулись, когда рвались снасти и улетали парусы, как огромные птицы, покидая мачты их корабля среди воплей моря.

И в одну минуту Капитан увидел на волнах женщину, плывущую в пене и брызгах и окружённую сиянием. Он посчитал это мрачным предзнаменованием, но не оробел и направил путь свой прямо на неё. Они разминулись весьма даже близко, так что и лотовый матрос с носа заметил её и кричал о пловце за бортом средь зыбей.

Сразу после того море начало успокаиваться и через час совершенно залосело. И Капитан не знал, почудилось явление женщины или она на самом деле плыла покойно средь валов и молний. Он призвал к себе лотового, и тот божился, что видел за бортом пловца.

И Капитан не удивился, когда однажды ночью вошла к нему в каюту женщина. Зыбко светил огонь ночного светильника, скрипел корабль, и плескала за древом борта волна, когда она, спустившись в каюту, положила руки свои ему на голову. «Идём ко мне, — сказала Капитану женщина. — Я так устала плавать! Пред закатом волна холодна!» И после того исчезла.

И опять Капитан не знал, была ли она или только привиделась, ибо они давно уже бредили женщинами. Но мрачные предчувствия с тех пор окрепли в нём.

И вскоре повернули они к родным берегам, уходя от дурного знамения.

Но не судьба была им увидеть отчизну.

Возле Рюгенских берегов от веста нашёл прежестокий порыв и покрыл корабль пасмурностью. Ночью ветер скрепчал так, что мачты гнулись и фор-стеньга переломилась. А волнение сделалось подобно превеликим, белеющим в мрачности горам.

Утром закричал лотовый: «Земля вплоть пред носом!» — отчаянным криком. Тогда многие начали прощаться между собой и побежали сменить бельё, ибо между простым народом царствует мнение, что, переменив перед смертью бельё, он совершил свою исповедь, очистился от грехов и готов предстать чистым на Суд Божий.

Однако Капитан не переставал обо всём, что мореходством хорошим положено, пещись и велел отдавать якоря, но канаты рвались, и наконец корабль бросило валом в буруны.

Среди грохотов офицеры молились Виновнику всех чудес, Всеобщему Отцу, со страхом попинающим языком произносили: «Помилуй нас, о Вечный! Сохрани пылинку, о Всемогущий! Соблюди слабых, странствующих во тьме, бедных и немощных!» На что Капитан велел молчать им, ибо почитал себя и сотоварищей своих не рабами, а торжествующими владыками морей. И велел ещё палить из пушек, чтоб предупредить береговых людей, ежели те близко окажутся.

Затем капитан, скрепив своё сердце, видя, что не остаётся иных к спасению корабля и людей способов, посоветовавшись с офицерами, решился, если не к лучшему, то по крайней мере к скорейшему концу, переменить безнадёжное положение в ожиданиях на действо. Чего ради приказал распустить все стаксели и марсели.

Паруса наполнились, корабль двинулся и пошёл вперёд, стуча о дно.

За грядой рифов попали они в нечто подобное ловушке, из которой хода назад не было, а огромные скалы самого берега нависли над кораблём и были неприступны. Ветер между тем всё дул отменно крепко и опять подрейфовал их. И течь в трюмы уже ничем остановить нельзя было.

Капитан послал матросов на мачты убирать парусы, но не успели убрать парусы, как опять ударились в скалы и жестоко накренились. Тогда приказал Капитан рубить на ветре ванты, чтобы обрушить мачты, и приказал то, несмотря на матросов, кои на мачтах были, ибо другого поступка придумать не мог: тяжесть матросов только прибавляла крен кораблю. Но ни у кого не хватило духа взяться в топоры против душ товарищей.

Крен увеличивался стремительно. И Капитан опять приказал:

— Рубить ванты на ветре!

И тут недоброхот — матрос из Архангельска побег к Капитану, подал ему топор и говорил:

— Только наложи руку, Капитан, первым, а я срублю по корню всё, что прикажешь. Но ежели ты не наложишь руку первый, то потом отопрёшься от команды своей и забьют меня!

И Капитан наложил руку на топор. Матрос после того срубил ванты в один миг, и мачты пали за борт в плесках и криках гибнущих. Но мало уже могло помочь и это действо. На сём месте Судьба изрекла: здесь предел, его же не прейдеши!