Сказание о распрях 2 - Lars Gert Страница 37

Тогда владычица, вздыхая тяжело, спустилась по ступеням с трона, и вложила в руки норду его чудо – пушистую подушку, что жизни признаков не подаёт.

– Возьми же, мститель. – Молвила Айлин. – Криспин твой весьма плох. Брала его на сохраненье; пора хозяину вернуть. Скучал он много дней; не пил, не ел, и даже с моих рук. Калачиком свернётся; не мяукает и не мурчит. Ни с кем не заговаривает – но чувствую, что плачет. Привязан был он к Васильку; се видно сразу. Иди же, и твори всё то, что в ярости своей задумал. Промолчу о сём, хотя сие есть преступленье. Понимая твоё горе, умываю руки: будь, что будет. Вот только их ты не вернёшь…

И распростёр карающую длань свою князь Бренн на всё семейство ярла, что советником был при дворе. И бил, и мучил, обезглавил до единого всех-всех. И выставил на кольях головы обидчиков, и написал на стенах: «Так будет с каждым, кто посмеет поднять руку на меня, или на близких моих, или на имущество моё протянет руку, глаз».

И убоялись, устрашились норды; за много лиг они теперь все обходили Бренна, потому что ожесточил он сердце своё немерено, изрядно.

За злодеянье же своё лишился викинг титула и замка – вот, оставленный в живых, но всеми изгнанный, покинутый, превратился он в затворника, который не выходит целыми днями из какой-то убогой лачуги, на которую хватило денег.

И прожил так Бренн, вместе с котом своим, целый год.

И сгустилась тьма над Северными кронствами; тьма и мрак довлеют не в небе, но в сердцах. Ибо Бренн всем подавал пример хороший; ныне же – отшельник, никому не нужный. Как и все, он пал на дно, ведь месть есть грех. Теплилась надежда у сильных мира сего, что если устоит тот викинг – то и люди, глядя на него, будут такими же добрыми.

Бренн же перестал читать Книгу всех книг; перестал он верить в Бога. Потому что, рассуждал он, если бы тот был, то справедливость в мире бы была, но её нет. Всего и всех лишился Бренн; Иов теперь он, и изгой.

– Отчего я теряю всех, кем дорожу? – Спрашивал у кота норд. – Может, лучше вообще никого не любить?

Но Криспин блуждал среди собственных дум, покрасив свой ум в чёрный цвет – он также стал нелюдимым и хмурым.

Тьма, расползшаяся по душам людским, повлияла и на весь город: он стал каким-то донельзя готическим, ночным. Люди старались бодрствовать в тёмное время суток, когда пробуждались самые низменные из их желаний, тогда как днём полёживали до обеда – и никакой петушиный кик, никакой собачий лай не могли их добудиться. Бренн не понимал этот странный, ночной образ жизни, всё так же продолжая вставать с первыми же лучами Солнца, на рассвете.

В это время в другой части кронства жила-была одна дева, которая любила творить что-нибудь на пергаменте – писать, рисовать, чертить. Вот и сейчас она занималась этим же.

Пером она начертила на листе идеальный прямоугольник; ровный, без единой кривой линии. Похоже, эта рамка, этот эскиз был заготовкой для нечто большего – возможно, она намеревалась по памяти изобразить примерный план города, о котором писал ей Бренн. До Вечного Архитектора ей, безусловно, было далеко: ни один смертный пока что не превзошёл его творений; однако, талант у неё, несомненно, всё же имелся.

Познакомились же эти двое случайно – Бренн заметил эту особу, эту творческую натуру, ещё когда ездил заказывать надгробия для сестры и брата. И решил он написать той незнакомке, ибо из подслушанного им разговора выявил, уяснил, что жаждет та девица в родном городе его побывать. Дева ему ответила.

Письмами они обменивались посредством белых почтовых голубей, и Бренн всячески отговаривал свою новую знакомую – он не хотел, чтобы та лицезрела упадок; не желал, чтобы она стала частью той странной, непонятной мглы, что обволокла эти края, эти места. Однако упрямицу отговорки Бренна только ещё больше раззадорили.

О своей первой встрече, о долгожданном свидании они договорились заранее. В письмах Бренн представил себя ей как человек, достаточно сведущий, и уважаемый в городе (впрочем, так оно и было когда-то). Он пообещал ей, что расскажет и покажет все достопримечательности, а также поведает многое из того, что она поставила себе за цель вызнать.

Настал день, и любопытная девица явилась; да не одна – она заблаговременно оповестила о сём человека, который дал слово её здесь встретить, ибо в этом месте она впервые. Сопровождающий же её человек – тот, с кем она приехала – был ей вроде пажа, лакея, слуги, но рангом повыше: она иногда брала его с собой в свои путешествия, потому что доверяла.

Бренн же, расписав в своё время гостье басни о том, что у него имеется собственное поместье, нынче не торопился на встречу, хотя договаривались они на пять часов вечера, и время это подошло. На самом деле он обитал куда ближе, и наблюдал из свой землянки за хрупкой и юной особой, нервно прохаживающейся средь развалин старой башни. Её спутник стоял на одном месте, как вкопанный. Та же точно искала кого-то взглядом; видно было, что она зла и крайне раздосадована. Она была легко одета; на её лице, шее и руках проступал бронзовый загар – что свидетельствовало о том, что эта вылазка – не первое её приключение, хотя её манеры, её замашки говорили о том, что девушка эта – высокого, благородного происхождения. Своевольная, своенравная, когда-то она покинула отчий дом и была проклята домашними за это, но ничего с собой поделать не могла – её тянуло во всякие авантюры и расследования. Не могла она усидеть на месте, поскольку всё ей было интересно, любопытно; она вздохнула с облегчением, когда однажды всё-таки покинула свой замок. Вечная скиталица с упрямым характером, она всегда добивалась своих целей, и по прошествии некоторого времени о ней заговорили. Её боялись как огня, потому что её оружием были правда и справедливость. Современный человек охарактеризовал бы её деятельность как нечто среднее между ревизором, корреспондентом и оперативником. Сейчас она по-прежнему прохаживалась взад и вперёд, не находя себе места и покоя.

Бренн не вышел к ней. Он должен был либо подъехать в карете, либо прискакать на жеребце, но на данный момент у него не было рядом даже старого, хромого осла. Он