Владимир Гораль - Приключения моряка Паганеля Страница 4

Однако вернемся к нашим норманнам. Гоблины впоследствии оказались нормальными норвежскими дылдами, по мне – так даже слишком дружелюбными и общительными для потомков варягов. Тогда же очаровательного впечатления они что-то не производили… Норвежцы, в свою очередь, таких устрашающих трюков с ножами от русских явно не ожидали. Стрелять, естественно, тоже никто не собирался. Когда планируют пострелять, не выскакивают с двух противоположных сторон. В общем, отреагировали десантники на наши ножички правильно. Рукопашная, так рукопашная. Норвежцы, бравые вояки, мгновенно перехватили свои американские винтовки параллельно палубе. При этом все, как по команде, выставили вперед правую ногу, хотя и сделали они это слегка вразнобой, – не то, что наши. Диспозиция для рукопашного боя с отказавшим или разряженным оружием. Всё, как учили их в их варяжской учебке, дабы не посрамить славных предков, звероподобных дядек в рогатых шлемах. В общем, всё могло кончиться плохо, поскольку не ведали эти сопливые викинги, как способны жонглировать ножами наши морячки, двумя движениями на лету разделывающие подброшенную в воздух здоровенную рыбину.

– Вурьфур фан, луйтнант?[10] – рявкнул командирским рыком все еще стоящий у фальшборта краснолицый великан.

Тут же пред ним возник вояка – в таком же пятнистом комбинезоне, что и его товарищи. Он был по-цыгански, подковообразно усат, на голову ниже, и еще, как минимум, вдвое старше своих сослуживцев.

Начальник с лицом, не предвещающим приятности, резко взмахнул рукой в чёрной элегантной перчатке, предлагая подчиненному уединиться с ним в простенке между траловой лебедкой и палубной надстройкой. По всей видимости, у старших норвежских офицеров было не принято устраивать младшим командирам разносы и прочие «эль скандаль» при подчиненных и уж тем более – при посторонних. Бойцы получили от лейтенанта отмашку «отбой». Все отошли назад и немного расслабились. Наши, поняв, что «кина не будет», попрятали «орудия труда и обороны» в ножны. Из-за лебедки, тем временем, раздавалось сердитое шипение майора и придушенное бухтенье младшего командира:

– Най, майор. Йа, майор. Деклагерь, майор…[11] – И в конце, громко и четко: – Йа, орлогс-кэйптен!

Глава 4. Под медвежьим крылом

Темноволосый и невысокий лейтенант, получив изрядную взбучку от краснолицего майора, жестом без слов дал команду своим бойцам. Те так же, как и появились, мгновенно исчезли с нашей палубы. Мы кинулись к бортам. Одному нашему моряку даже повезло получить в нос чем-то весомым. Он потом клялся, что успел разглядеть предмет. Это была поддернутая снизу абордажная кошка на прочном тросике. Кошка и трос были покрыты слоем черной резины, что и спасло нос нашего друга от большого ущерба. Мы ещё успели увидеть удаляющиеся плоскодонные катера, по одному от каждого борта. Двигались они почти бесшумно, с низким, ровным гудением.

– Устиныч, поднимись, – позвал старпом из штурманской рубки.

Боцман недоуменно пожал плечами и направился к начальству.

– Чего с рыбой-то будет? Жалко, пропадает ведь добро! – тоскливо толковали матросы. – Слышь, Паганель. Ты бы сходил, студент, в рубку. Пусть хоть старпом скажет, что делать.

Старпом Сава Кондратьевич был вполне свой мужик. Сам из старинной, поморской фамилии, прошел он путь от матроса до старшего штурмана. Поднявшись по трапу, я подошел к входу в штурманскую рубку. И тут я услышал нечто. На борту нагло свистели, и не где-нибудь, а на капитанском мостике. Причем свист был мастерски виртуозным. Тут следует пояснить. Свист на бортах парусных кораблей Флота российского, еще со времен его отца-основателя Петра Великого, был занятием строго регламентированным. По приказу старшего офицера, в штиль главный боцман высвистывал серебряным свистком попутный ветер. Бездумное же насвистывание, могущее вызвать нежеланный и опасный шторм, строжайше каралось. Я шагнул через комингс, высокий порог штурманской рубки. Посреди рубки торчала долговязая фигура краснолицего майора.

– Прифьет, как дала? – поинтересовался норвежец, покончив с художественным свистом.

Я замялся с ответом, несколько опешив от столь пристального интереса к моей гипотетической интимной жизни. Не дождавшись ответной реакции, майор поманил меня указательным пальцем изящной, не по телосложению, руки. Я с опаской приблизился. Офицер стоял напротив донного эхолота. В полумраке рубки работающий прибор освещал наши лица зеленовато-фосфорическим светом. Размеренные звуки посылаемого на дно моря эхо-сигнала, ранее казавшиеся мне уютно-убаюкивающими, теперь более всего напоминали работу кардиографа в больничном отделении реанимации. Я осторожно покосился на своего визави. В таинственном полумраке затемненной рубки он отчего-то напомнил мне немёртвого-носферату, легендарного графа Дракулу из недавно прочитанного, с трудом выпрошенного на одну ночь романа Брэма Стокера. Мне вдруг примерещилось, что я каким-то образом оказался в том самом месте книги, где оголодавший граф, покинув уютный гробик, аристократически изящно расправляется с экипажем корабля, где-то посреди океана. Я невольно вздрогнул, почувствовав, как чужая рука мягко легла мне на плечо. Неожиданно тихим, приятным баритоном норвежец запел:

– We all live in a yellow submarine. Yellow submarine. Yellow submarine.

И я узнал мелодию, которую насвистывал этот, не чтящий морские традиции, флотский майор. Один из незабываемых хитов легендарной четвёрки «Битлз». Желтая подводная лодка. Норвежец, тихо посмеиваясь, тыкал пальцем в подсвеченную панель эхолота. Меня, наконец, осенило. Всё это время его развлекал небольшой, из зелёного светонакопителя силуэт подводной лодки, плавно покачивающийся на освещенном экране совсем не военного радиоприбора. Наверно, его позабавило это проявление пресловутого «советского милитаризма» в рубке мирного промыслового судна. Чем обернётся для экипажа «Жуковска» непринуждённое веселье рыжего норвежского майора на нашем мостике – мне предстояло узнать несколько позднее. Из состояния легкой оцепенелости меня вывел шум шагов и знакомое тяжёлое дыхание. На капитанский мостик поднимались трое. Впереди, с потертым кейсом, Владлен, за ним – боцман Устиныч и старпом.

– Да что уж теперь. Банкуем не мы, – одышливо бормотал капитан, тяжело преодолевая высокий комингс рубки.

Кэп открыл кейс и вывалил на штурманский стол, прямо на навигационную карту с островом в середине, солидную горку разноцветных «корок». Это были паспорта и медицинские книжки экипажа, а также разнообразные сертификаты и квалификационные удостоверения. Свое капитанское удостоверение и сертификат с англоязычным вкладышем Владлен аккуратно положил сбоку, припечатав им судовую роль – список членов экипажа. Со стола соскользнул и упал на палубу какой-то документ в красной обложке. Я машинально поднял его. С фотографии гордо взирал на меня боцман Друзь, – молодой, со смоляными, едва тронутыми сединой, знаменитыми своими усами. На фото он был в накрахмаленном белом халате, который грубо пятнала большая синяя печать. На печати извивалась змея, склонившаяся над чашей, похожей на фужер для шампанского. «Фельдшерский сертификат Устиныча!» – дошло до меня.

Капитан повернулся к норвежскому майору и сделал приглашающий жест по направлению к столу с документами. Зри, мол. Норвежец подошел к столу и без особого энтузиазма начал перебирать бумаги. Я полушепотом осведомился у старпома по поводу злополучного улова и печалящегося над ним экипажа.

– Устиныч, спроси у варяга – что с рыбой? За борт ее или как? А то моряки переживают. Пропадает, мол, зря, – обратился старпом к боцману.

Полиглот Устиныч начал издалека. Его английский был странен и пространен. В своей тяге к интеллектуальным вершинам Бронислав не обошел языкознания и не искал легких путей. Друзь изучал язык, пытаясь переводить и заучивать оригиналы из какой-то антологии английских поэтов 16-18-го веков. Антикварного издания тысяча восемьсот лохматого года. Память у него, как у человека всю жизнь что-либо изучавшего, была отменной. И он шпарил, как считал к месту, целыми кусками рифмованного староанглийского, да еще с калужским акцентом. Простой вопрос «Что делать с уловом?» наша жертва самообразования излагал минут несколько. Из его абракадабры с некоторой вероятностью просвечивало что-то вроде: «Позвольте не продлить мне втуне ожидание. Ответа вашего в немом томленье жду…» И, наконец, о рыбе: «Безмолвный житель вод нас ныне озаботил».

Потрясенный норвежец впал в интеллектуальный ступор.

– Are you crazy?[12] – хриплым шепотом вопросил он престарелого вундеркинда.

В этом месте я почувствовал назревшую необходимость вмешаться. Пренебрегая субординацией, не спросив начальства, обратился я к рыжему майору:

– I’m sorry, what to do with the catch? – В смысле, что делать с уловом.