Макс Пембертон - Железный пират Страница 4

Но Мартин Холль, по-видимому, не испытывал подобного чувства по отношению к этим людям, напротив, чувствовал себя здесь, как дома. Была минута, когда у меня мелькнула мысль, что он завел меня сюда с дурным намерением. Но скоро я отбросил ее. Между тем мой спутник, не останавливаясь у входа в комнату, прошел прямо в конец, где сидел человек, сразу привлекший мое внимание как своим внешним видом, так и тем благоговейным почтением и трепетом, с каким к нему относились остальные. Он сидел за общим столом на почетном месте, но не на груде грязных подушек, как другие, а на дорогих звериных шкурах — медвежьих, тигровых, белых песцов, и один из всех был в гражданском платье и белой крахмальной сорочке. Насколько я рассмотрел, это был господин небольшого роста, с черной бородой и нежной кожей лица, с большим, довольно красивым носом и высоким умным лбом; у него были маленькие белые руки, унизанные кольцами с бриллиантами самой чистой воды и громадной ценности; чудный нешлифованный рубин висел в качестве брелока на золотой цепочке от часов. Густые черные кудри, ниспадавшие ему на плечи, казалось, давно не видали гребня, что являлось характерной чертой всех собравшихся здесь людей. Этому человеку вся эта необузданная толпа повиновалась по первому слову; к нему все без исключения относились с каким-то благоговейным обожанием.

При таких условиях я впервые увидел этого человека, возмутительные дела которого в скором времени должны были стать мне известны, дела, которые взволновали и возмутили весь мир, а меня вовлекли в такие приключения и опасности, при одном воспоминании о которых я невольно содрогаюсь.

Первым заговорил Холль, и я, хорошо знавший его, заметил, что он меняет голос и говорит сильно в нос, гнусавым голосом, присущим многим евреям.

— Я явился к вам, мистер Блэк, как вы того желали, с кое-какими маленькими, но весьма ценными вещицами, чудными вещицами, за которые заплатил очень большие деньги.

— Хо-хо! — воскликнул капитан Блэк. — Слышите, вот жид, заплативший большие деньги за несколько маленьких вещиц! Посмотрите-ка на него, ребята! У жида много денег! Выверните-ка его карманы наизнанку! Ха-ха! Дайте-ка, ребята, жиду и его жиденку чего-нибудь выпить!

Веселье капитана было с шумом подхвачено всей его компанией; кто-то ткнул мне под нос свою грязную жестяную кружку и, к великому моему удивлению, в ней оказалось не пиво, а шампанское, и, судя по его букету, очевидно, высшей марки.

Что же это были за люди, эти грубые, грязные, полупьяные матросы, которые носили на руках ценные бриллианты и пили из жестяных кружек дорогое шампанское?

Между тем по первому знаку капитана шумная грубая возня и шутки этих людей разом прекратились, и Холль стал выкладывать перед ним на белый песцовый мех свои драгоценности.

— Вот, мистер Блэк, портрет императора Наполеона, — загнусавил Холль, — находившийся некоторое время в руках императрицы Жозефины, чудная, редкая работа... Вот цепь, принадлежавшая Дон Карлосу, — в ней восемнадцать каратов!.. Потрудитесь взглянуть на отделку: ведь это ручная работа! Я заплатил за эту вещь целую уйму денег!

— К черту вас с этой уймой денег! — воскликнул Блэк, гневным жестом отшвырнув от себя эти ценные вещицы. — Говорите свою цену за весь этот хлам и дело с концом! — заявил он. — Сколько, например, за это? — спросил Блэк, держа перед глазами миниатюрный портрет Наполеона, причем взгляд его выдавал восхищение знатока.

— Это работа Вильяма Росса, — продолжал Холль, — и я готов уступить ее за двести фунтов стерлингов, ни гроша меньше или я разорен вконец!

— Слышите, жид разорен! — захохотал Блэк. — Эй, Четырехглазый, дай-ка ты ему тумака! (Последние слова были обращены к рослому парню, который, развалясь тут же у стола, крепко спал.) Видите, этот маленький жид не может уступить свой хлам меньше, чем за двести фунтов. Ну конечно! Слышишь, Сплинтерс, уплати ему триста золотых за его воровское, грешное добро!

Сплинтерс, черноволосый мальчуган лет двенадцати, встал со своего места и снял с крюка на стене большой холщовый мешок, из которого отсчитал триста золотых различной монетой — европейской и американской, а Холль, сидевший теперь на корточках на полу, подобрал эти червонцы и, взвешивая их на руке, обратился к капитану с вопросом, тогда как мальчуган, с лицом мученика и страдальца, свидетельствующем о дурном с ним обращении, продолжал неподвижно стоять, ожидая дальнейших приказаний капитана.

— Господин капитан, — сказал таинственным тоном Холль, — меня завтра будет ждать в Плимуте очень ценная редкость, меч Джона Хоукинса, и если только я буду жив, эта замечательная древность не пройдет мимо ваших рук. Я слышал от вас, что вы уходите завтра поутру, и потому думаю — не прихватите ли вы меня с собой? Я там же, в Плимуте, мог бы предложить вам великолепнейшие вещи и уступил бы даже с убытком!

Лицо капитана вспыхнуло гневом, глаза сверкнули огнем бешенства и дикой злобы; он сжал кулак и сделал такой жест, как будто собирался уложить на месте тщедушного маленького еврея, но сдержался. Что касается меня, я бы не решился выдержать еще раз такой взгляд, каким смерил Холля этот ужасный человек.

— Так вы желаете, чтобы я принял вас на мое судно? — сказал капитан тоном едкого сарказма. — Торговец редкостями желает получить даровой проезд! Ну что ты на это скажешь, Четырехглазый? Взять нам этого человека на судно?

Четырехглазый, к которому обращался капитан, был загорелый, коренастый мужчина гигантских размеров — ирландец со светлыми вьющимися волосами и большими, широко раскрытыми серо-синими глазами, довольно добродушными, смотревшими смело и серьезно. Человек этот казался более честным и порядочным, чем остальные его товарищи, и несколько отличался от них даже по внешнему виду: поверх красной шерстяной рубахи на нем был горохового цвета пиджак, а на ногах пара вышитых туфель. Это был человек рассудительный, говоривший мало, но обдуманно.

Выслушав вопрос капитана, он, прежде чем ответить, пристально посмотрел сперва на него, потом на Холля, затем сделал большой глоток из стоявшей перед ним жестяной кружки, посмаковал и сказал:

— Я бы взял его! — с этими словами он откинулся на свои подушки, как будто его слово было последним, и кивнул капитану; тот тоже кивнул ему в ответ, и на этом дело было закончено.

— Мы уходим сегодня в полночь, пользуясь приливом, — сказал Блэк, — и вы можете явиться на судно, когда захотите... Эй, мальчуган, убери все это в сундук! — добавил он, подбирая миниатюру и остальные вещи.

Мальчуган протянул свои дрожащие, неуклюжие руки, чтобы принять от капитана эти предметы, но, по неловкости, уронил миниатюру; та упала на пол и треснула. Блэк обернулся с пеной у рта. Дрожащий, обезумевший от страха мальчик упал на колени, прося пощады, но Блэк со всей силы ткнул его ногой в грудь так, что тот откинулся, и крик боли замер, так как у него перехватило дыхание. — Ребята, влепите ему дюжину горячих своими ремнями! — крикнул хозяин.