Томас Рид - Морской волчонок Страница 4

Он был в то время владельцем шлюпки — нет, даже двух! Одна из них была немного больше другой, ее называли яликом, на ней Гарри возил пассажиров целыми компаниями. Вторая шлюпка была маленькая, называли ее тузиком, и она была предназначена для одного пассажира. Во время купального сезона, конечно, ялик был в действии чаще, почти каждый день на нем катались отдыхающие, а тузик спокойно стоял у причала. Мне было позволено брать его и кататься сколько угодно, одному или с товарищем. Обычно после школьных занятий я садился в тузик и катался по бухте. Редко я бывал один, потому что многие мальчики любили морское дело, и все они смотрели на меня с величайшим уважением, как на хозяина шлюпки. Мне стоило только захотеть, и я всегда мог найти себе спутника. Мы катались почти ежедневно, если море было спокойно. Понятно, в бурную погоду ездить на крошечной лодочке нельзя было — сам Гарри Блю запретил такие прогулки. Мы ездили только по бухте, держась берега, потому что в открытом море любой случайный шквал мог опрокинуть шлюпку.

Впоследствии, однако, я стал смелее, и меня потянуло к открытому морю. Я стал уходить километра на полтора от берега, не думая о последствиях. Гарри предупредил меня, чтоб я этого не делал, но его слова я пропустил мимо ушей, может быть, потому, что я слышал, как спустя минуту он сказал кому-то из своих товарищей: «Вот парень, не правда ли, Боб? Из него выйдет настоящий моряк, когда он вырастет».

Я тут же решил, что мои далекие прогулки не так уж страшны, и совет Гарри «держать по берегу» не произвел на меня никакого впечатления.

Я недолго пренебрегал его указаниями; невнимание к советам опытного моряка едва не стоило мне жизни, как вы сейчас убедитесь.

Но прежде позвольте мне отметить одно обстоятельство, которое перевернуло вверх дном мою жизнь. Случилось большое несчастье: я потерял обоих родителей.

Я уже говорил, что мой отец был профессиональным моряком. Он командовал судном, которое, если не ошибаюсь, плавало в американских водах, и отца так долго не было дома, что я вырос, почти не зная его, — мне помнится только, что это был высокий мужественный человек, типичный моряк, с обветренным, темным, почти медного цвета, но красивым и веселым лицом.

Мать моя вечно тосковала в разлуке и жила только краткими отцовскими побывками. Узнав о гибели отца, она стала чахнуть и мечтать о смерти. Ждать долго не пришлось: через несколько недель ее похоронили.

Смерть матери окончательно перевернула всю мою жизнь. Теперь я был сирота, без средств к жизни и без дома. Родители мои были бедняки и существовали только на небольшие заработки отца. Они не сделали никаких сбережений: мать моя была в полном смысле слова бессребреницей. Я должен был прийти ей на помощь, но я был маленьким мальчиком. Долгие годы должны были пройти, прежде чем я мог бы стать на ноги, — и жалкая бедность была уделом моей покойной матери.

Последствия смерти родителей были очень серьезны. Я не остался на улице, конечно, но условия моей домашней жизни совершенно изменились. Меня взял к себе дядя, который ничем не был похож на мою нежную, мягкосердечную мать. Он был человек сердитый и грубый и относился ко мне не лучше, чем к своим слугам.

С того дня, как я перешагнул порог дома дяди, мои школьные занятия кончились. Дядя считал излишним посылать меня в школу. Но он и не думал оставлять меня без дела. Дядя мой был фермером и быстро нашел мне работу на ферме. С утра до вечера я пас свиней и скотину, погонял лошадей на пашне, ходил за овцами, носил корм телятам. Я был свободен только по воскресеньям. Дядя строго следовал старым обычаям, но только потому, что боялся, как бы религиозные соседи не заклевали его. В противном случае он заставил бы нас работать всю неделю напролет.

В воскресенье я мог делать, что мне угодно. Вы сами понимаете, что я не мог шататься по деревне и развлекаться лазаньем за птичьими гнездами, когда передо мной лежало широкое море. Как только выдавалась свободная минута, я бежал к Гарри Блю и помогал ему возить пассажиров по бухте или уезжал сам на тузике. Так проходило у меня воскресенье. Оно не было для меня скучным днем благочестия, а, наоборот, превратилось в самый веселый день недели.

Впрочем, одно из воскресений было для меня невеселым днем и, больше того, едва ли не последним днем моей жизни. И как всегда, в новом приключении участвовала моя любимая стихия — вода.

Глава V

ОСТРОВОК

Было прекрасное воскресное утро. Стоял чудесный месяц май, солнце ярко сияло, и птицы наполняли воздух радостным щебетанием. Сильные резкие голоса дроздов смешивались с нежными трелями жаворонков, а над полями то здесь, то там звучал неумолчный монотонный крик кукушки. Сильное благоухание, похожее на запах миндаля, разливалось в воздухе: цвел боярышник и легкий бриз разносил его запах по всему побережью. Деревня с лугами, которые пестрели маргаритками и одуванчиками в полном цвету, деревня, с ее птичьими гнездами и птичьим пением, конечно, была соблазнительна для моих сверстников, но меня больше влекла к себе другая стихия — спокойная, блистающая пелена небесно-голубого цвета, искрящаяся под солнечными лучами, как поверхность зеркала. Великая водная равнина казалась мне гораздо более красивой, чем волнуемая ветром пшеница или цветущий луг, легкий плеск прибоя был для меня музыкальнее, чем пение дроздов и жаворонков, и йодистый запах волн приятнее, чем аромат лютиков и роз.

Когда я вышел из комнаты и увидел улыбающееся, сияющее море, мне захотелось окунуться в него с тоской почти неописуемой. Я не ждал ни минуты, не дождался завтрака, а, проглотив вместо него кусок хлеба со стаканом молока, бросился на берег.

Собственно говоря, я покинул ферму украдкой, потому что опасался, что дядя может меня позвать и приказать мне остаться дома. Дядя мог простить мне бесцельное блуждание по полям, но прогулки по воде он никогда бы не простил, тем более что он уже дважды запрещал мне ездить на шлюпке.

Поэтому я не пошел по прямой дороге к морю, а избрал окольный путь и дошел до берега никем не замеченный.

Подойдя к стоянке лодок Гарри Блю, я увидел, что ялик ушел в море. Оставался только тузик. Ничего другого мне и не нужно было, потому что я намеревался совершить на тузике большую прогулку. В шлюпке набралось порядочно воды, — по-видимому, ею уже несколько дней не пользовались, — но с помощью старой жестяной кастрюли, которая валялась в шлюпке, я вычерпал всю воду в четверть часа, принес весла из сарая Гарри (разрешение дано мне было раз навсегда), уселся в тузик, вставил уключины, вложил в них весла, потом уселся на скамью и оттолкнулся от берега. Крохотная лодчонка послушно заскользила по воде, легкая и подвижная, как рыба. С бьющимся сердцем повернул я в открытое искрящееся море. Оно было спокойно, как озеро, не было ни малейшего волнения, вода была так прозрачна, что я видел под лодкой рыб, играющих на большой глубине.