Сергей Колбасьев - Большой корабль Страница 4

Теперь корабль стоял у стенки, и Поздеев почти каждый вечер ходил к Ирине Сейберт. Иногда они вместе гуляли, но чаще сидели у окна в ее комнате.

Поздеев говорил о французской революции, межпланетных путешествиях, авантюрной литературе и прочих нейтральных, но интересных вещах. Он был начитан, говорил немногословно и своих суждений не навязывал. Это радовало Ирину, но постепенно она стала замечать, что при переходе через совершенно пустую улицу он каждый раз уверенно брал ее под руку, а садясь в кресло у окна, имел такой вид, будто это кресло всегда ему принадлежало и всегда будет принадлежать.

Ирина Сейберт отнюдь не одобряла традиционной девичьей пассивности, в чем Поздееву пришлось убедиться. Совершенно потрясенный ее прямым вопросом, он все же сумел ответить спокойно и просто:

— Вы не ошиблись, Ирина Андреевна.

— Жаль, — сказала она.

Поздеев не шелохнулся. Девушка, которую он любил по-настоящему, его оттолкнула. Она даже не нашла нужным сказать, почему она это сделала, но спрашивать об этом не приходилось, — таковы правила игры.

— Очень жаль, — продолжала она. — Мы так хорошо встречались, а теперь больше не будем.

Ее вдруг охватила жалость к этому молчаливому, сухому человеку. Ей захотелось его утешить, но, как это сделать, она не знала.

— Так хорошо было с вами встречаться и говорить, но вы понимаете… понимаете… Я не могу вам отвечать тем же, а вам от этого будет неприятно… вам… — дальше говорить она не смогла. У нее сорвался голос.

Поздеев выпрямился, внимательно на нее взглянул, вынул из портсигара папиросу и, впервые за все время не попросив разрешения, закурил.

— Понимаю. — сказал он наконец. — Но все-таки я хотел бы с вами видеться.

— Даже если это бесповоротно?

— Да, — ответил он, введенный в заблуждение ее взволнованным, внезапно ставшим детским голосом.

— Я буду очень рада, — улыбнулась она, протягивая руку. Ей было всего девятнадцать лет, и она ошибочно полагала, что после подобного объяснения их прежняя дружба может продолжаться.

Будь ей, как мне, за тридцать, она совершенно иначе видела бы вещи.

Скользит в круглом поле светло-серая вода, и с ней скользит голубой отдаленный корабль, а мачты его отстают чуть не на полкорпуса.

Надо вращать установленный на верху дальномера валик, пока эта раздвоенность зрения не исчезнет. В тот момент, когда мачты придут на место, когда надвое разрезанное изображение будет совмещено, видимая левым глазом шкала покажет расстояние до предмета.

Было не похоже, чтобы уходивший за горизонт эсминец находился всего в шестидесяти пяти кабельтовых, и быстрым движением Демин повернул дальномер на южный берег. Узкий шпиль собора совместился, когда шкала стала на сорок три. Это тоже было маловато.

Демин, бормоча, оторвался от дальномера и рядом с собой увидел Кривцова.

— Кто вам разрешил играть с игрушечкой?

— Он, кажется, рассогласован, товарищ артиллерист.

— Спасибо за указание, уважаемый товарищ, — с серьезной любезностью ответил Кривцов. — Но не кажется ли вам, что, если все желающие займутся этой штучкой, она едва ли станет лучше?

— Я дальномерщик…

— Значит, должны понимать, что дальномер, без особого на то приказания, пальчиками трогать не следует.

Демин молчал. Он действительно был не прав.

— Разрешите, товарищ артиллерист.

— Никак не разрешу, дорогой товарищ. Как ваша фамилия?

— Демин.

— Дорогой товарищ Демин. А теперь наденьте, пожалуйста, чехольчик и ступайте с мостика, а если это вам не нравится — жалуйтесь комиссару.

Демин молча надел чехол и спустился с мостика. Жаловаться? На что именно? Кривцов ругался правильно, а насчет дальномера… черт его знает, этот дальномер, — он мог быть в полной исправности… Но, с другой стороны, Кривцов — враг. Можно ли доверять врагу? Значит, нужно рискнуть и доложить комиссару, что сам поступил против правил.

Серьезное отношение Демина к своему пустячному проступку, по-моему, великолепно. Такой человек, конечно, должен был перебороть себя и пойти к комиссару.

В комиссарской каюте воздух был дымным от не успевшего выветриться заседания, а у самого комиссара болела голова. Сидя за столом, он подписывал стопку увольнительных билетов. Пальцы его плохо гнулись, перо рвало ворсистую бумагу, и жидкие чернила расплывались. Такое дело любого человека может привести в бешенство, но комиссару даже наедине с собой следует сохранять спокойствие. При входе Демина он положил ручку.

— Как зовут?

— Демин.

— Это тебя провели кандидатом на прошлом собрании?

— Меня.

— Выкладывай свое дело.

И Демин рассказал о странностях дальномера и ненадежности Кривцова.

— Все они ненадежны! — вдруг закричал комиссар. — Ступай в болото с твоими рассуждениями! Ты что думаешь, он дурак? Не знает, что за баловство с дальномером можно в расход выйти? — И, неожиданно успокоившись, продолжал: — Это хорошо, что ты ко мне пришел, только еще лучше будет, если перестанешь чужой частью заниматься. Ты смотри на свое дело, а на это другие найдутся. Если всякий желающий будет вертеть дальномеры, так твоего Кривцова к ответу не притянешь. Понятно?

— Есть! — ответил Демин.

— Ну вот и веди себя в порядке. Как следует кандидату партии…

— Есть! — И Демин вышел в коридор.

Теперь враг казался еще опаснее, — должно быть, оттого, что комиссар не поддержал. Но все равно отступать не полагалось. Демин шел спокойный и сосредоточенный, исполненный решимости и разочарованный в политсоставе. Ему было бы легче, знай он, что Кривцов его опередил и первым доложил комиссару о встрече у дальномера.

Телефоны боевой, запасный артиллерийский и общесудовой цепи, прожекторные цепи по плутонгам, голосовая передача, и над всем этим — цепи приборов управления огнем. Крашенные белилами провода, сплетения проводов и трубы, змеями идущие по переборкам и подволокам, — это нервная система корабля, и ее головной мозг здесь, в тяжелой, тесной боевой рубке.

Блестящие указатели на пестрых циферблатах приборов управления, раздельно тикающий автомат, тревожные голоса ревунов — все проверено, все приготовлено к бою.

— Отлично, — сказал старший артиллерист. — Продолжайте в том же духе.

Демин улыбнулся. Неприятное начальство его похвалило.

— Отбой!

— Есть отбой!

Учение боевой тревоги было закончено. Уходя из рубки, Поздеев взглянул на Демина, чистившего медь своих приборов, и кивнул: из парня выйдет толк.